Рубрики
Вебмастер - Инфо
Рассылки
|
- 9. Страница отца Леонида
КРИК ДАВИДА В нашем сознании Псалтырь существует не только как книга, т.е. сборник определенных печатных текстов, она имеет также свое звуковое оформление: мерная, ровная декламация, с минимальными голосовыми модуляциями, которые подчинены не столько содержанию, сколько ритмической организации стиха. Такое чтение Псалтыри, принятое в церковном богослужении, и определяемое многовековой традицией, усвоено нами и в наших домашних молениях. Монотонная интонация, с которой «вычитывается» славянская Псалтырь, неизбежно уравнивает жанровое, тематическое, но также эмоциональное разнообразие псалмов. Поэтому первое, что обращает на себя внимание, когда мы приступаем к чтению псалмов на иврите – это особая экспрессия заключенная в этой поэзии. Во многих псалмах, о которых мы будем говорить (а нас интересуют в первую очередь т.н. «индивидуальные плачи») доминирует интонация крика. Этот крик может достигать пронзительности вопля. Псалмопевец постоянно кричит, вопиет и взывает во весь голос к Господу.
Интонацией крика объясняется определенная спонтанность и отрывистость псалмических стихов. Крик не допускает длинных фраз, развернутых экспликаций и логических построений. На крик мой ответь! Боже правый! В тесноте Ты даешь мне простор. Помилуй! Услышь мольбу! (4:2) Кричу к Тебе, отзовись! Боже, ухо ко мне приклони! Услышь, что я говорю! Яви Свою милость! Спаси Уповающих на Тебя Рукою Своей от врагов! Храни меня как зрачок! Укрой в тени Твоих крыл От грабителей злых и убийц, Что окружили меня! Заплыли жиром в конец, Заносчивы их уста, Подстерегают мой шаг, Отводят к земле глаза. Они – лев, что жаждет добычи, Что сидит, притаившись в укрытии. Встань, Господь! Предвари их! Срази! Мечем Своим от злодеев Душу мою спаси! (17/16:6-13) Для нас слово крик сопровождается отрицательными коннотациями. Мы повышаем голос и переходим на крик, когда сердимся, раздражаемся, или выражаем активное недовольство. Мы кричим, когда мы не способны держать себя в руках, теряем контроль и выходим из себя. Бывает, что крик непроизвольно вырывается из нас: вопль страха, опасности, или, напротив, от прилива неожиданной радости. Но когда мы говорим о крике в псалмах, на первый план выходит другой и, как мне представляется, очень важный аспект (скорее позитивного свойства). В состоянии крика человек переживает тотальное вовлечение в слово. Не только гортань, язык, губы, т.е. то, что мы называем органами артикуляции, участвуют в образовании слова, но все части тела, все существо, как одно целое, включены в речевую деятельность. Крик – состояние предельной концентрации. В момент крика невозможно сказать, владеет ли человек своим словом, или слово овладело им: часто у псалмопевца не остается ничего кроме слова обращенного к Господу.
Крик заставляет забыть о времени и не оставляет псалмопевца даже ночью. Боже мой, Боже! Зачем Ты покинул меня? И не спасают меня Ни слова, ни плач. Боже! – зову я весь день, Ты молчишь. Но и ночью без умолку я Продолжаю кричать. (22/21: 2-3) К Богу я буду взывать, Господь избавит меня. Вечером, утром и днем Буду молить и кричать. (55/54: 17-18) Но чтобы собрать себя в едином порыве к Богу необходимо терпение и мужество. Крик, как предельное упование на Бога рождается из решительного молчания. Невозможно кричать к Богу не онемев для мира. Я решил: Буду строг на своих путях, Не согрешу языком, Положу узду себе на уста Пока нечестивый со мной. Онемел я, молчу: И о добром – ни звука, Но меня изнутри Гложет мука. Во мне Сердце жаром горит, В мыслях пламя огня, И тогда мой язык Сам сказал за меня: Господь! Открой мне, кончину мою! Сколько осталось мне дней? Дай мне знать, когда отойду! (39/38:2-5) Чем решительнее молчание (отказ от мщения), тем пронзительнее звучит призыв отозваться обращенный к Господу. Они плетут западню, Ищут душу убить мою: Затевают на меня злое, Говорят обо мне дурное, Измышляют весь день клевету. А я словно глух – не слышу, Как немой не открою рта. Я стал человеком без слуха, Без жалобы на устах. Господь! На Тебя уповаю! Бог мой! Господь! Отзовись! (38/37:13-16) Молитвенный крик определяется не силой звука, не громкостью, но концентрацией всех сил и степенью напряжения, которая может доходить до сокрушения духа и потери голоса.
Господь! К мольбе склони Свой слух! Воплем кричу я – вонми, К слезам моим не будь глух. Ведь лишь странник я у Тебя, Как все предки мои – пришлец. Отврати Свой взор от меня, Дай спокойно вздохнуть наконец, Прежде чем я уйду, И не станет меня. (39/38:13-14) О чем кричит псалмопевец? Громче других звучит просьба о том, чтобы Господь услышал его, приклонил к нему Свой слух и внял его мольбе. Вонми молению, Господь! Услышь мольбы! Ты верен и прав – ответь! (143/142:1) Господь! Слова мои расслышь, И вникни в то, что я скажу! На звуки вопля моего Склонись, мой Царь! Мой Бог – молю! Ты слышишь голос мой с утра, С утра с надеждой на Тебя Взираю я, Господь! (5:2-5) Просьба ответить на зов нередко опережает сам зов и открывает молитву: псалмопевец еще ничего не сказал, он еще не успел ничего попросить у Бога, но уже с самых первых слов взывает к Нему, чтобы Тот ответил на мольбу. Боже! Молитву мою услышь! От мольбы не скрывайся моей! Внемли, ответь! Стенаю, в смятении мечусь От вражьего крика, От притесненья злодея. (55/54:2-4a) Этот напряженный призыв (сопровождающийся стенанием, смятением, метаниями) прийти, ответить, внять мольбе и поспешить на помощь, не исключает представления о всеведении и вездесущии Божием. Господь! Ты меня испытал и узнал: Известно Тебе, где я сел, где я встал, Ты издали знаешь все мысли мои, Ты отмерил стоянки мои и пути, Все стези мои видишь, и слово, Что слететь с языка лишь готово, Ты, Господь, уже знаешь его. … От Духа куда Твоего я уйду? Куда от лица Твоего убегу? Если взметнусь в небеса – то Ты там, В ад ли спущусь – но Ты также и там, Если на крыльях зари понесусь, Если за краем морей поселюсь, То и там меня держит десница Твоя, И рукою Своей направляешь меня. Если скажу: «Тьма сокроет меня» – Ночь надо мной озарится, и тьма Не упрячет меня от Тебя, Мрак ночной осияет свет дня. (139/138: 1-4, 7-11) Признание того, что Бог все слышит и видит, заставляет псалмопевца “оборвать” свою молитву. …умолкаю, не раскрываю рта: Все, что ни есть – от Тебя. (39/38:10) Но уже двумя стихами ниже он вновь продолжает молить со слезным воплем о том, что бы Господь приклонил к нему Свой слух. Господь! К мольбе склони Свой слух! Воплем кричу! Вонми! К слезам моим не будь глух! (39/38:13a) Трижды в псалмах встречается выражение «Скорей ответь мне!» (69/68:18; 102/101:3; 143/142;7), которое обладает очень яркой экспрессивной окраской. Господь! Услышь мою мольбу! Пусть крик мой дойдет Тебя! Лица Своего не скрывай В день, когда я скорблю! Преклони Свое ухо! Скорее ответь В день, когда я зову! (102/101:2-3) Лица не скрывай от раба Твоего! В беде я! Скорее ответь! (69/68:18) Скорее ответь мне, Господь! Изнемогает мой дух! Лица не сокрой от меня! (143/142:7a) Молчание Божие и богооставленность («Ты меня возвысил и бросил» 102/101: 11b), переживается как внутреннее жжение и состояние томительного одиночества. Дни мои тают как дым, Кости горят как в огне, Сердце как солнцем Сожженное былье, И не до пищи мне. От воздыханий моих Мышцы липнут к костям. Как пеликан в пустыне, Словно сова на руине, Одинокой подобен я птице, Что на крыше ютится. (102/101:4-8) Невозможность приблизиться к Богу – проявление гнева Божия (впрочем, псалмопевец тут же оговаривается, что виной всему являются его грехи) – становится причиной болезненного, пронизывающего все тело недуга. Господи! Гневом меня не карай! Не наказывай яростью! Стрелы Твои пронзили меня, Рука Твоя придавила меня, От ярости Твоей места Живого на мне не сыскать. Из-за греха моего Кости мои болят. Потому что мои беззаконья Покрыли меня с головой Невыносимым гнетом, Что сдавил меня под собой. Гноятся, смердят мои раны – Моя глупость тому виной. Я поник, согнулся крючком, Целый день понурый брожу. Жжет в пояснице боль, Все тело объял недуг, Я подавлен, лишился сил, Воем воет сердце мое. (38/37: 2-9) Внутреннее мучение оставленного Богом человека с особой остротой раскрывается в Пс. 22/21. При этом «внутреннее» понимается не отвлеченно и не фигурально, но изображается со всей анатомической подробностью. Я пролит подобно воде, Все кости распались во мне, Сердце размякло как воск, И по кишкам растеклось, Мышцы ссохлись как черепок, Липнет язык на губах – Ты поверг меня в трупный прах! (22/21:15-16) И напротив, когда Господь рядом, то: Сердце радо, Ликует дух, Даже плоть Пребывает в покое! (16/15:9) Так восклицает псалмопевец воодушевленный присутствием Божиим, которое он воспевает в следующих словах: Господь – Моя часть, чаша, учесть, опора в судьбе, Та доля, что выпала мне в наслажденье, Владенье прекрасное. Благословенья Тебе я, Господь, за Твои вразумленья Воздам, и за те наставленья, Что слышу в себе по ночам. (16/15:5-7) Эта полнота жизни и наслаждения в общении с живым Богом еще сильнее усугубляет осознание незначимости, равно как и незащищенности, которое овладевает псалмопевцем вдали от Бога: вне общения с Богом человек погружается в «сон смерти». Доколи, Господь, Ты забыл меня напрочь? Долго ли будешь скрывать лицо Свое от меня? Долго ль еще мне терзаться в мыслях душою? Отчаянье в сердце моем все дни напролет! Долго ли будет еще одолевать меня враг? Господи Боже, взгляни! Отзовись! Озари мой взор! Да не усну я сном смерти, И да не скажет враг: «Я его превозмог!» (13/12:2-5) Если в приведенном выше отрывке «сон смерти» может пониматься буквально, как смертельная опасность исходящая от врага, то следующие примеры не позволяют усомниться, что речь идет об особом душевном состоянии: не имея уверения Божия в том, что Тот слышит его, псалмопевец сравнивает себя со «сходящими в могилу». Господь! Скала моя! К Тебе кричу! Не будь ко мне глух! Не молчи! А не то… уподоблюсь сходящим в могилу! Голос услышь мольбы – Мой вопль к Тебе! (28/27:1-2a) Скоро ответь! Господь! Изнемогает дух! Не прячь от меня лицо! А не то… уподоблюсь сходящим в могилу. Милость Твою дай услышать с утра! На Тебя уповаю! (143/142:7-8a) Псалмопевец торопит с ответом, потому что оставаться без ответа – подобно смерти. И напротив, слышать Его милость, видеть Его лицо – равносильно жизни: Бог избавляет душу от смерти (56/55:14a), Он дает простор (4:2), ходить перед лицом Божиим значит пребывать в свете жизни (56/55:14b). Псалмопевец кричит к Богу, чтобы Тот услышал и ответил ему, и когда Бог отвечает, то это дает ему силы, уверенность и решительность. Ты ответил мне в день, Когда я взывал: Силу вселил в меня – В душу мою! (138/137:3) Из теснины воззвал я ко Господу – Простором ответил Господь. (118/117:5) Твой ответ возвеличил: Расширил мой шаг – Не подвернется нога. Пущусь в погоню, настигну Я своего врага. Не возвращусь обратно Пока не сражу до конца. Сокрушу их, Не смогут подняться, Склонятся к моим стопам! (18/17:36b-39) И вот еще один пример, пожалуй, самого решительного выражения энтузиазма, который охватывает псалмопевца в момент божественного озарения: Ты, Господь, озарил меня светом, Бог воссиял мне во тьме! Брошусь с Тобой На вражеский строй, С Богом моим в один миг Перемахну через стену! (18/17:29-30) Прислушаемся еще раз к тому, как начинается один из псалмов (как мало это похоже на наши молитвы, с которыми мы обычно обращаемся к Богу). Я люблю, Когда звуки мольбы Моей слышит Господь, Ухо склоняя ко мне. Пока жив Буду звать! (116/114:1-2) Выражение «я люблю» (евр. АХАВТИ), которое стоит в самом начале 116/114-го псалма, мы найдем еще только в двух псалмах – в 119/118-ом, где автор признается в своей любви к Торе и ее заповедям, и в 26/25-ом, где он говорит о любви к храму. Псалмопевец любит храм, т.е. место которое Бог избрал для Своего присутствия, и где все возвещает о славе Божией (29/28:9); он любит Тору, где записаны слова, в которых Бог раскрывает Себя и Свою волю; и наряду с этим он любит, когда Бог, приклоняя к нему свой слух, слышит голос его молитвы. Для псалмопевца в предстоянии перед Богом важно не то, что он скажет Ему, но то, что он услышит от Бога. Молитва, которая начинается с языка, должна окончиться слухом. И пока псалмопевец не слышит ответа, который дает простор и силу душе, заставляет ликовать сердце и успокаивает плоть, он и днем и ночью пребывает в мучительном напряжении всех сил, которое разрешается криком и слезным призывом к Богу: «Скорее ответь мне!» С этим призывом услышать, ответить, поспешить на помощь в Псалтыре контрастирует другой не менее оглушительный крик – крик хвалы. Бог услышал, Он явил свою милость, и псалмопевец тотчас откликается громогласным славословием и благословениями: голос радости, ликования, пения пронизывает всю книгу Псалмов. Царя и Бога моего превозношу! Благословляю имя Твое в век! На всякий день благословляю я Тебя! И прославляю имя Твое в век! (145:1-2) Псалмопевец обращается к Господу и называет Его Богом своих восхвалений: «Бог хвалы моей, не молчи!» (109:1). От гласа хвалы, который возвышается над всеми бедами и потрясениями, в которых оказывается автор псалмов, происходит название книги: по-евр. книга Псалмов называется ТХИЛИМ, дословно «Восхваления». В своей окончательной редакции псалмы делятся на пять частей, четыре первых оканчиваются краткими доксологиями, т.е. призывами хвалить Господа. Этот хвала нарастает и сгущается к концу книги: последняя пятая часть завершается пятью доксологическими псалмами (146-150), первое и последнее слово этих псалмов – радостное восклицание «Аллилуйя!» (евр. ХАЛЛУЙА – хвалите Господа!). Наконец, глас хвалы достигает предельного накала в последнем псалме (150): он содержит пять стихов, каждый полустих начинается призывом хвалить Бога (десятикратная хвала), шестой стих «Всякое дыхание да хвалит Господа!» является заключительным доксологием, завершающим всю книгу Восхвалений. Аллилуйя! Хвалите Бога во святилище Его! Хвалите Его на тверди силы Его! Хвалите Его за могущество Его! Хвалите Его за величие Его! Хвалите Его, трубите в рог! Хвалите Его под кифару и арфу! Хвалите Его под бубен в пляс! Хвалите Его под инструментов глас! Хвалите Его цимбалами! Хвалите Его кимвалами! Всякое дыхание да хвалит Господа! Аллилуйя! (150) Для псалмопевца крик хвалы неразрывно связан с домом Божиим (Сионом, Иерусалимом), с местом, которое Бог избрал для своего присутствия. Он с любовью перечисляет названия и те эпитеты, в которых прославляется Иерусалим, как место храма и славы Божией. Велик и славен Господь! В «Городе Божьем», у нас «Его святая гора», «Дивная высота», «Ликование всей земли», «Сион-гора», «Божье жилище», «Селенье Владыки Царя», Где Сам Бог в хоромах Своих – Испытанный [нами] оплот. (48/47:2-4) «Ревность по доме Твоем снедает меня» (69/68:10). Именно туда, во дворы Господни стремиться всей душой псалмопевец. Господи сил! Сколь любимы жилища Твои! Истосковалась душа, По дворам истомилась Господним, Сердце и плоть мои Богу живому поют… Даже птаха находит приют, воробей – гнездо: Птенцов выводит своих у алтаря Твоего, Господа сил, Владыки, Царя моего. Блаженны, кто, в храме Твоем пребывая, Хвалы воспевают Тебе! (84/83:2-5) Помышляя о Боге, автор псалмов неизменно вспоминает Иерусалим. В псалме, который озаглавлен «Песнь Давида в Иудейской пустыни», он, изливая свою тоску и духовную жажду, переносится мысленно из безводной пустыни в храм, где желал бы оставаться всю жизнь, благословляя Господа. Боже! Тебя я ищу, Боже мой, Душа моя хочет напиться Тобой, По Тебе моя плоть истомилась В пустыне безводной, сухой. Будет: в храме увижу Тебя, Славу, силу Твою я узрю. Милость Твоя дороже, чем жизнь, Тебе вознесу я хвалу! Будет: буду благословлять Всю жизнь свою [только] Тебя, Руки свои к Тебе воздевая, Имя Твое призову! (63/62:2-5) Есть еще одна песнь (она состоит из двух псалмов – 42/41, 43/42), которая имеет точную географическую привязку: гора Мицар, одно из возвышений Хермона у истоков Иордана, т.е. северные пределы Израиля на границе с Ливанам. Для автора Песни Песней это самые вожделенные и самые прекрасные места: отсюда с Ливана текут орошающие сад воды (ПП 4:15), приходят благоуханные запахи (ПП 4:11), и даже сама невеста (ПП 4:8). Но псалмопевец и в этих краях – вдали от Иерусалимского храма, среди чужеземцев – поник духом. Подобно тому, как в предшествующем псалме безводная пустыня становится образом духовной жажды, так и здесь шумные, наводняющие верховье Иордана потоки становятся образом несчастий постигших псалмопевца на чужбине: «Все Твои волны и валы надо мною прошли». Но всем скорбным обстоятельствам он противопоставляет свои мечты о храме, о звуках богослужения, о хвалебных песнях. И в этих мечтах псалмопевец находит для себя непродолжительные утешения, которые вновь сменяются плачем и печалью об удалении от Бога и Его дома. Словно лань, что стремится в долину к воде, Душа моя, Боже, стремится к Тебе. Бога жаждет душа моя – Бога живого. Когда же приду и увижу зрак Божий? Слезы мои днем и ночью – мне хлеб. Целый день мне твердят: «Бог твой где?» Но душа моя тает во мне, Лишь припомню, как шел я в толпе, Как вошел я в дом Божий с поющей толпой, С криком радости и хвалой. Почему же поникла душа? Почему же ты плачешь во мне? Понадейся на Бога, я буду еще Его славить… Он – Бог И спасенье моё! Душа моя, [Боже], поникла, Потому что я вспомнил Тебя В земле Иорданской, На кряжах Хермонских, С вершины горы Мицар. Бездна взывает к бездне, Струи грохочут Твои, Все Твои волны и валы Надо мною прошли. Днем [мне] Господь явит милость, Песнь Ему ночью сложу – Богу жизни моей мольбу – Скале моей, Богу скажу: «Почему позабыл Ты меня? Почему я под гнетом врага? Почему я угрюмый хожу?» Словно кости ломают мне, Когда дразнят меня враги, Целый день мне твердят: «Бог твой где?» Почему же поникла, душа? Почему же ты плачешь во мне? Понадейся на Бога, я буду еще Его славить… Он – Бог И спасенье моё! Рассуди меня, Боже, Мой спор разреши, От жестоких, от лживых, От подлых спаси! Боже мой, Ты – опора моя! Почему Ты покинул меня? Почему я под гнетом врага? Почему я угрюмый хожу? Свет Твой и правду пошли, Пусть направляют меня, Приведут меня в гору святую Твою, Туда, где скиния Твоя. И когда я достигну жертвенник Божий, Под кифару хвалу я Тебе вознесу, Богу радости и веселья – Богу, Господу моему. Почему же поникла, душа? Почему же ты плачешь во мне? Понадейся на Бога, я буду еще Его славить… Он – Бог И спасенье моё. (42/41, 43/42) Бог живет в славословиях, т.е. являет Себя в ответ на возносимые народом хвалы. Но не только географическая удаленность не дает примкнуть и слиться с торжествующим хором храмовых славословий, причиной может быть и внутренняя отчужденность. Ты, Святой, В славословьях живешь Возносимых Израилем! На Тебя уповали наши отцы, Уповали – Ты их спасал, Взывали – Ты их вызволял, На Тебя уповали они И не были посрамлены. Я же нелюдь, отребье, червь, Позор для людей. Всякий, завидев меня, Надо мною глумится: Разевает свой рот, Качает своей головой: «Господу он доверял, Так пусть Тот спасет, Пусть выручает его, Если он Им любим». (22/21:4-9) Но как только Господь отвечает на мольбу, тут же меняется и стиль и интонация псалма: голос псалмопевца приобретает уверенность, он звучит в собрании братии, и призывает их к совместному восхвалению. …и на зов мой откликнулся Ты! Имя Твое возвещу своим братьям, В собрании народа Тебе воспою: «Верные Господу, [все] восхвалите Его! Потомки Иакова, все прославьте Его! Потомки Израиля, все почтите Его!» (22/21:22b-24) Псалтырь в составе Священного Писания напоминает нам, что Откровение Божие не возможно вне богообщения, и в этом общении с Богом у человека есть свой собственный голос. Пророк – человек, к которому говорит Бог; псалмопевец – человек, который говорит к Богу. Или, вернее, кричит к Нему, и кричит, как мы видели, со всей силой. Он желает докричаться до Бога, и ищет такие слова и интонации, которые смогли бы приклонить к нему слух Божий. В этом стоянии перед Богом проходит вся его жизнь и основные жизненные коллизии: одиночество, предательство, голод, болезни, страх перед врагом, поражения, победы, величье… но определяющим является только одно – близость к Богу. «Возлюби Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим, и всей душой твоей, и всеми силами твоими!» (Втор. 6:5) – эта заповедь, (на фоне других, которые обычно сообразуются с возможностями и потребностями) поражает нас своим максимализмом. Как обратиться к Господу на пределе всех сил? Осуществим ли этот ветхозаветный максимализм? Вероятно, эти вопросы так и остались бы без ответа, если бы в библейском каноне не было книги Псалмов. Но и Псалтырь не дает нам прямых ответов: она лишь показывает, или, лучше сказать, позволяет услышать голос человека, для которого устремление к Богу стало содержанием всей жизни. В Боге спасенье и слава моя, Бог – мне укрытие, мощь и скала. Люди, Ему доверяйтесь всегда! [Только] пред Ним изливайте сердца! Наш оплот – это Бог! Человек – Не больше, чем пар изо рта. Род людской – лишь обман: Положить на весы – Легче пара все вместе они. (62:8-10) Без ответа, вне богообщения человек – лишь «пар изо рта», евр. ХЭВЭЛ – дуновение, дыхание, а точнее: то еле ощутимое колебание воздуха около рта и ноздрей, которое сохраняется пока человек живет, и на котором “держится” вся его жизнь, отсюда также дополнительное значение – тщета, суета. Псалмопевец неоднократно возвращается к теме хрупкости и тщетности человеческой жизни: Он – лишь «пар изо рта», но когда Бог приближается к нему (отвечает ему), человек приобретает божественные достоинство и славу. Что есть человек, что Ты памятуешь о нем? Кто он такой, что Ты посещаешь его? Немногим Ты перед Богом умалил его, Венец славы и чести Ты возложил на него. (8: 5-6) «Не молчи!» – кричит псалмопевец – «Не будь глух!» Без осязательного, “слышимого” присутствия Божия он не находит покоя, и в стремлении приблизиться к Нему (приблизить Его к себе) обнажает себя до сокрушения сердца и изнеможения духа. Следуя за автором псалмов, мы видим, что стоять перед Богом, один на Один, в ожидании ответа можно только всецело доверившись Ему («Известно Тебе безумье мое, и не утаены от Тебя грехи мои» (69/68:6)), возложив на Него все свою надежду («На Бога я уповаю, человек, что он сделает мне? Я ничего не боюсь!» (56/55:5)), и умолкнув для всего («Умолкаю, не раскрываю рта!» (39/38:10)), с тем чтобы собрать себя в едином крике к единому Богу… Который не оставляет без ответа: Ко всем, кто зовет Его – близок Господь, Ко всем, кто неложно взывает к Нему, Исполнит желание чтущих Его, Услышит их вопль, и спасет! (145/144:18-19) И последнее: дивен Бог, но не дивен ли также и тот, кто способен взывать к Нему и слышать Его слово? Ты создал мои члены, во чреве Материнском меня сохранял. Слава Тебе – я предивное чудо! Знаю: чудесны Твои [все] дела! (139/138:13-14) Перевод псалмов с древнееврейского - ЛГ Гражданство: Царство Небесное. Царство Небесное и Царство Божие – эти словосочетания много раз встречаются в Новом Завете. В Евангелии от Матфея говорится, что Христос проповедовал Евангелие Царствия (4,23). Но что это за царствие такое, как это выражение понимать? В сознании многих из нас понятие «Царство Небесное» тождественно понятию «Рай»: место, где пребывают после смерти «хорошие люди». Другой весьма распространенный вариант понимания этого словосочетания: некий нескончаемый «золотой век», который настанет после Второго Пришествия Христа, после Страшного Суда. Но почему тогда Иоанн Креститель говорит покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное (Мф.3,2). Что именно приблизилось? А если Царство Небесное или Царство Божие – это то, во что каждый из нас может войти уже сейчас, то как нам это сделать, как получить гражданство в Царстве, которое не от мира сего (Ин.18,36)? Рассказать об этом мы попросили протоиерея Леонида Грилихеса. Отец Леонид уже знаком читателям нашего журнала, ныне он - заместитель настоятеля храма-памятника во имя святого Иова Многострадального в Брюсселе (РПЦЗ), а в недавнем прошлом - заведующий кафедрой библеистики Московской Духовной Академии. Пожалуй, начать следует с прилагательного «Небесное». У многих ведь создается такое впечатление: «небесное» - значит, не здесь, не в этом мире, а «где-то там, далеко, наверху». На самом деле в эпоху Второго храма, во времена земной жизни Спасителя слово «Небо» или «Небеса» использовалось в качестве замещения слова «Бог». Такое словоупотребление мы не найдем в Ветхом Завете, но оно очень характерно для евангельского времени. В притче о блудном сыне: Отче, я согрешил против Неба и пред тобою (Лк.15,18). «Против неба» в данном случае означает – перед Богом. Сказать «Царство Небесное» - это тоже, что сказать «Царство Божие». Апостол Матфей писал свое Евангелие для евреев, поэтому употреблял слово «Небесное». Но в Евангелии от Марка, которое обращено к язычникам, употребляется словосочетание «Царство Божие», которое, впрочем, иногда мы найдем и у Матфея, например: трудно богатому войти в Царство Небесное; и еще говорю вам: удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, чем богатому войти в Царство Божие (Мф.19, 23-24; эпизод с богатым юношей). Царство Божие – это царство Божией любви, Божиего мира и жизни. Это Сам Бог – в той мере, в какой Он доступен человеку. В той мере, в какой жизнь человека приобщена жизни Божией, можно говорить о пребывании человека в Царстве Небесном. Царство Небесное – это реальность, объединяющая Бога и человека. Мир изначально сотворен для того, чтобы человек как совершенное творение, стал участником Божественной жизни во всей доступной для него полноте. Но человек не справляется с этой задачей; о его падении рассказывает третья глава книги Бытия. Человек, поверивший змию, отпадает от Бога. И какие-то потомки Адама, точнее, его старшего сына Каина пытаются обустроить свою жизнь на земле без Бога. Они закладывают основы чисто человеческой, земной цивилизации, строят город, обносят его стеной, придумывают разные орудия, в том числе и музыкальные, чтобы человеческими средствами восполнить отсутствие Царства Божия на земле – о жизни и занятиях потомков Каина мы читаем в 4-й главе Бытия. Но были и иные потомки Адама, сыны Сифа, которые призывали имя Божие (см.Быт.4,25), которые сохраняли память о Нем, и тосковали по Нему. Они понимали: человек не может быть ограничен только земным существованием, но он создан для того, чтобы быть участником Божественной жизни. И ради этих людей Бог сохраняет и спасает мир, постепенно, поступательно раскрывая перед людьми Свое Царство. И вот, наконец, происходит Боговоплощение; Христос соединяет в Себе человеческую и Божественную природу. Явление в мир Христа – это полнота Божественного откровения человеку, это совершенно особое приближение Царства Божиего к нему. Об этом и говорит людям Иоанн Предтеча. И именно об этом возвещает нам благая евангельская весть. Царство Божие – это не то, что находится за порогом смерти, не то, что где-то в иных мирах или в далеком будущем. Царство Божие – это соединение Творца и твари, Бога и человека. История Царства – история богочеловеческих отношений – непроста, драматична, человек не всегда сохраняет верность своему Царю, однако Бог всегда остается верен Своей любви к человеку. Когда человек уходит от Царства Божиего, ищет собственной независимости – Бог продолжает ждать его возвращения. Господь всегда готов простить человека и принять его в Свое Царство. Царство Божие раскрывается для каждого человека, который призывает имя Божие, который встает в ряд тех потомков Адама, для которых мир духовный реален и небезразличен. Однако это совсем не так легко, это требует от человека постоянных усилий: От дней же Иоанна Крестителя доныне Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилия восхищают его (Мф.11, 12). Прежде всего, нужно сделать выбор, нужно решительно повернуться к Царству лицом. Надо полюбить его законы; если мы их любим, если мы предпринимаем усилия для того, чтобы их исполнять, если мы сожалеем и раскаиваемся каждый раз, когда у нас не получается исполнить закон, действующий в Царстве, и вновь пытаемся исполнить его – тогда мы начинаем понемногу перерождаться в граждан Царства Небесного. Каковы же они, законы, действующие в Царстве Бога? Законы обычного, земного царства, государства – это всегда ограничения, они устанавливают меру, границу дозволенного. Но в Царстве Божием меры нет. Фарисеи учили, что прощать обидчику – надо, конечно, но – до трех раз. Апостол Петр, вопрошающий Христа – сколько раз прощать брату моему, согрешающему против меня? До семи ли раз? (Мф.18, 21-22) уже превышает эту меру; все же не зря он три года подряд ходил за Учителем. Но что отвечает Петру Господь? Не говорю тебе: до семи, но до седмижды семидесяти раз. Прощать нужно до бесконечности! Уже потому, что тебе самому Господь простил, может быть, несравнимо больше, чем прощаешь сейчас ты – об этом говорит следующая сразу за этими словами притча о немилосердном должнике (Мф.18,23-35). В книге Левит (5:15-16) предписывается жертвовать нищим до одной пятой имения, мытарь Закхей, потрясенный встречей со Христом, выражает готовность отдать половину своего имения нищим (Лк.19,8); но богатому юноше Господь предлагает отдать всё. Не для того, чтобы ввергнуть его в нищету, а потому, что взглянув на него, полюбил его (Мк. 10,21) и пожелал для него сокровища на небесах. Кто мой ближний – спрашивает Христа законник. Он просит, чтобы Господь очертил ему круг тех людей, на которых распространяется заповедь о любви. Но в ответ Господь рассказывает притчу «О добром самарянине», смысл которой в том, что всякий, к кому ты сможешь приблизиться со своей заботой, помощью и вниманием будет твоим ближним. У любви нет никакой границы и нет никакой черты: чем больше людей, которым ты сделал добро, тем больше ближних. В Царстве Божием также нет никаких расчетов: пришедшие на работу последними получают столько же, сколько первые, а если первые видят в этом «несправедливость» и пытаются протестовать, то в ответ слышат: или глаз твой завистлив оттого, что я добр? (Мф.20, 1-15). В Царстве Божием нет закона как черты, как грани, все Евангелие пронизывает призыв к максимально возможному совершенству. Бог – это беспредельное совершенство, а мы, если мы хотим быть подданными Его Царства, должны стремиться к уподоблению Ему: будьте совершенны как совершен Отец ваш Небесный (Мф.5,48) Законы Царства Божиего удивительны, потому что они говорят нам о бесконечной ценности каждой человеческой жизни. Бог в этом Царстве – не только Царь, но еще и Отец. В притче о блудном сыне есть замечательные слова: когда возвращавшийся сын был еще далеко, увидел его отец (Лк.15, 20). Что это значит? Отец каждый день стоял и всматривался в эту даль. Он ждал своего младшего сына, ушедшего, это была постоянная боль отца и постоянная его надежда: вернется! И вот, он видит сына, он бежит ему навстречу, обнимает и целует его; сын пытается просить прощения, но отец даже не дает ему договорить. Вот это и есть образ Царства Божия, где Царь – не просто властелин, а Отец, любящий, ждущий, всматривающийся в ту даль, куда мы ушли от Него и надеющийся, что мы вернемся. И Он первым бежит нам навстречу, первым нас обнимает и восстанавливает в нашем сыновнем достоинстве. Отец идет навстречу сыну, но ведь и сын тоже идет навстречу Отцу. Се, стою у двери и стучу, говорит Господь в Откровении Иоанну Богослову (3,2), а в Евангелии от Луки (11,9) «наоборот» – стучите, и отворят вам. Бог хочет нашего спасения, Он хочет, чтобы мы вошли в Его Царство; но, если мы сами не будем уязвлены Его словом, если мы не отзовемся, не обернемся на Его зов – то мы с Ним не встретимся. Царство Божие – это место встречи человека и Бога. И эта встреча самым решительным образом меняет человека, потому что в его жизнь вошла новая реальность – Царство Божие внутрь вас есть (Лк. 17,21). Человек живет в пространстве и во времени, но вдруг оказывается, что есть некое иное измерение. Оно открывается ему с такой утверждающей силой, что человек не может сомневаться в достоверности происходящего. И это меняет его. Пример апостолов и затем многих святых – это пример колоссальных изменений в человеке. Как же добиваться этих изменений? В Притче о блудном сыне отец говорит старшему из сыновей, тому, который хранил верность: всё мое твое (Лк.15,31). Так говорит Господь каждому из нас, но мы должны ответить Ему тем же: все мое, Господи – Твое. Вот тогда мы будем жить в Царстве Божием – не после смерти, а уже здесь, на земле. Блаженны нищие духом (Мф.5,3) – кто дошел до полной нищеты, отказавшись от всего своего, того, что не Божие – ибо того есть Царство Небесное. А что может быть богаче этого Царства? Вот почему его надлежит искать прежде всего (Мф.6,33). Все остальное приложится вам, потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом (Мф.6,32). Царство Божие в Евангелии уподобляется человеку царю, который сделал брачный пир для сына своего (Мф.22,1-14). Пир – это место, где царит радость и веселье. Это место щедрости, где не надо ни о чем заботиться, все заботы и хлопоты о нас берет на себя Хозяин. От нас требуется только одно: прийти на этот пир. Но и это оказывается не простым делом, потому что надо уметь отложить все то, что кажется таким важным (см. притчу о званных на пир Мф.22,11-12) Господь уподобляет Царство Небесное сокровищу, скрытому на поле (Мф.13,44), купцу, ищущему хороших жемчужин (Мф.13, 45), неводу (13,47) закваске; горчичному зерну (Лк.13,18-21). Почему Спаситель использует все эти сравнения? То, о чем Он говорит, очень сложно вербализуется. Та новая реальность, о которой возвещает Господь не укладывается в повседневный опыт. Поэтому Он прибегает к языку образов наиболее близких и понятных человеку. Кроме того, притчи, не давая прямого ответа, побуждают нас к поиску. А это как раз то, что требуется от человека. Он должен – не просто “считывать” то, что ему преподали, а находиться в состоянии постоянного поиска. Как вы думаете, Евангелие – это книга вопросов или ответов? Скорее, вопросов; но в самих вопросах мы находим и ответы на них. Кто имеет уши слышать да слышит (Мф.25,30). Господь не о физическом слухе здесь говорит. Надо задуматься, вникнуть в глубину притч, рассказанных Христом. Нужно расслышать эти притчи, чтобы поразиться ими, чтобы места себе не находить, пока не найдешь ответа. Каждая притча – это не просто иллюстрация, это побуждение к поиску – потому что в Царстве Небесном невозможно остановиться. «Вид на жительство» в Царстве - это не та вещь, которую можно приобрести однажды и спокойно обладать ею всю жизнь. В Царстве Небесном нужно постоянно устремляться вперед: кто не собирает со Мною, тот расточает (Мф.12,30). Если мы хотим быть гражданами Царства, которое не от мира сего (Ин.18,36), нам придется выбрать между ним и миром. И здесь надо понимать, что такое мир. Апостол Иоанн в своем Первом Послании (2,16) пишет: всё, что в мире – похоть плоти, похоть очей и гордость житейская. А Царство Божие – это Царство Отца, Сына и Святого Духа. Если миром правит похоть очей – зависть и алчность, то в Царстве Божием ей противостоит щедрость Бога-Отца. Если в мире наше поведение во многом определяется удовлетворением телесных потребностей и страстей, похотью плоти, то Царство Божие – это жизнь духовная, жизнь в Духе Святом – это то, что приподнимает человека над его природой и позволяет человеку жить победно, побеждая в себе страсти. Если в мире правит гордость житейская, то в Царстве – смирение Сына. Вот почему Царство не от мира. Мир идет в одну сторону, Царство зовет нас в другую. Мир удерживает нас сребролюбием, сластолюбием и славолюбием. А в Царстве Божием этому противостоят: щедрость Бога-Отца, жизнь в Духе, смирение Сына. И мы должны выбрать, и выбрать самым решительным образом, потому что никто не может служить двум господам (Мф.6,24) Любое богатство на земле нас ограничивает. Чем больше мы собрали, тем больше мы связаны этим богатством. Нам кажется, что если мы что-то отдадим, мы потеряем. По законам царства земного действительно так: мы отдали – значит, мы чего-то лишились. Но по законам Царства Божиего прямо наоборот: чем больше мы отдаем, тем больше мы получаем. Более того: отдаем земное, временное, тленное, то, чего не возьмешь с собой в жизнь вечную, а получаем нетленное, духовное, то, что станет залогом нашей будущей жизни: не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют (Мф.6,19). Скопить на небе можно только раздавая на земле. Все отдавший будет бесконечно богат, потому что все Царство Небесное – его: не бойся, малое стадо! ибо Отец ваш благоволил дать вам Царство. Продавайте имения ваши и давайте милостыню. Приготовляйте себе влагалища не ветшающие, сокровище, неоскудевающее на небесах, куда вор не приближается и где моль не съедает (Лк.12,32-33). Мы уже долго говорим о Царстве Божием, говорим с разных сторон, но есть одно слово, которое могло бы заменить все сказанное: Царство Божие – есть Царство Любви. Только любовью можно встретиться с Богом, только любовь приближает нас к другим людям и вдохновляет на щедрость и заботу. Только любовь никогда не может остановиться и влечет нас вперед. Только любовь нас делает решительными. Бог – есть любовь, и врата Его Царства открываются лишь любящему сердцу. Голоса свидетелей.
О четырех канонических Евангелиях, об их происхождении, об аудитории, для которой писалось каждое, о сходстве и разнице текстов мы беседуем с протоиереем Леонидом Грилихесом, библеистом, клириком храма во имя Иова Многострадального в Брюсселе.
- Отец Леонид, начнем с вопроса, почему Евангелий – канонических, то есть тех, которые Церковь признала как источники истины – четыре? Ведь между ними есть различия, есть противоречия, это всегда может запутать читателя. Не было ли в истории Церкви попыток создать и утвердить единый текст, который вмещал бы максимум сведений и исключал бы противоречия? - Да, такая тенденция была. В середине II века ученик Иустина Философа Татиан пытался создать на основе четырех Евангелий единый текст – так называемый Диатессарон. Сохранившиеся фрагменты показывают, что он делал это очень искусно и с большой тщательностью: некоторые стихи Диатессарона буквально как мозаика собраны из слов и коротких фраз взятых из разных Евангелий. Текст, составленный Татианом, получил широкое распространение на востоке у сирийцев, им пользовались в течение нескольких веков. Например, Ефрем Сирин составлял свои евангельские комментарии по Диатессарону. Однако в дальнейшем Церковь отказалась от него: в V веке Феодорит Кирский запрещает употребление Диатессарона и возвращает в Антиохийской Церкви употребление четырех Евангелий. Но о популярности Диатессарона говорит хотя бы тот факт, что в родном городе Феодорита, в Кире при изъятии было обнаружено около двухсот рукописей. Почему Церковь отказалась от попыток создать единый текст? Ведь наличие четырех Евангелий действительно создает немало проблем. Четыре Евангелия заметно различаются между собой, и разночтения нередко становятся причиной недоумений. Говоря о числе четыре, приводят сравнение с четырьмя сторонами света, т.к. евангельская проповедь обращена ко всему миру. Аллегорический прообраз четырех Евангелий видят в четырех рукавах, на которые разделяется река, выходящая из рая и орошающая землю (Быт. 2,10). Но, быть может, чтобы ответить на вопрос, почему в Церкви сохраняются четыре Евангелия, нужно спросить: а кто такие евангелисты? Сами себя они так не называли. Даже слово Евангелие применительно к письменным повествованиям об Иисусе Христе стало употребляться лишь начиная с середины II века. Ранние христианские авторы именовали эти тексты иначе, например, Папий Иерапольский использовал выражение «Изречения Господни», Иустин Философ – «Воспоминания апостолов» (но он же, кстати, первым применяет к этим текстам слово «Евангелие»). Кто же такие евангелисты, проповедники спасительного учения и деяний Христовых? Из новозаветных книг мы видим, что сами они постоянно называют себя свидетелями (см. Деян. 5:32; 10:39; 13:31; 1Пет. 5:1; Ин. 21:24 и др.). Они ходили вместе со Спасителем, они видели все, что Он делал, слышали то, что Он говорил, и они записали свои свидетельства. Сам Господь при Вознесении говорит, что апостолы будут Его свидетелями (Деян. 1:8). Но свидетельство одного не принимается: Недостаточно одного свидетеля… при словах двух свидетелей или при словах трех свидетелей состоится всякое дело (Втор. 19:15, см. также Мф. 18:16; 2Кор 13:1). Только после того, как будут выслушаны два или три свидетеля, может быть принято какое-то решение. А Новый Завет свидетельствует о приходе Мессии, и чтобы это свидетельство было принято, нам, соответственно этому библейскому установлению, нужно как минимум два-три свидетеля, а у нас их четыре – чтобы уже не оставалось никакого сомнения. Могут возразить, что три из этих четырех – синоптики – пользуются текстам друг друга. Но тогда у нас есть, по крайней мере, два свидетеля: синоптики и Иоанн. - А как относиться к другим свидетелям, к неканоническим евангелиям? - Здесь-то и проходит граница – за неканоническими евангелиями Церковь не признает авторитета свидетельства. Голоса живых свидетелей мы слышим только в четырех канонических Евангелиях. Из них Матфей и Иоанн – это два апостола, ученики Спасителя, которые были избраны им для продолжения Его миссии (см. Мф.10,2-3); Марк – ученик и постоянный спутник апостола Петра, он записывает проповедь своего учителя, и за его Евангелием стоит авторитет первоверховного апостола. Евангелиста Луку в православной традиции очень тесно связывают с апостолом Павлом и с Пресвятой Богородицей; кроме того, Лука пользуется многочисленными самыми ранними письменными и устными источниками, о чем он сам сообщает нам в начале своего Евангелия. К тому же их свидетельство укреплялось и направлялось силою Духа: Вы примете силу, когда сойдет на Вас Дух Святой, и будете Мне свидетелями (Деян. 1:8). Поэтому Петр мог сказать: Свидетели Ему мы и Дух Святой (Деян. 5:32). Голос очевидца и сила Духа – это то, что отличает четыре канонические Евангелия от многочисленных не входящих в канон. - Вы только что сказали, что тексты Евангелий первоначально назывались, в частности «Воспоминаниями апостолов». Действительно, они ретроспективны: слова Спасителя были преданы, условно говоря, бумаге (пергаменту, папирусу…) спустя какое-то время после произнесения. Нигде нет указаний на то, что кто-либо записывал произносимое непосредственно за Христом. Да и не было ведь ничего подобного стенографии, не было скорописи – писание было сложным, медленным процессом. Как в таких условиях возможна точная передача слов Учителя? - Как вы считаете, что более надежно – письменный текст или память? Господь проповедовал тогда, когда не было не то что диктофонов и компьютеров, не было и печатного станка. Книга (а точнее, свиток) была вещью редкой и дорогой. Поэтому память была основным хранителем информации. Даже в школах того времени не пользовались необходимыми в наше время тетрадками, ручками, карандашами – ученик должен был все запоминать с голоса учителя. Способности ученика ставились в прямую зависимость от его памяти. В одном древнем поучении говорилось, что все ученики делятся на четыре группы: одни долго запоминают и долго помнят, другие долго запоминают и быстро забывают, третьи быстро запоминают и быстро забывают, и, наконец, последние быстро запоминают и долго помнят. И конечно каждый учитель хотел бы иметь именно такого ученика с «цепкой» памятью, который точно запомнит и надолго сохранит его слова. В этом случае у учителя появлялся шанс, что его учение не будет забыто и не будет искажено, что ученик верно передаст его следующему поколению. Но, с другой стороны, это обстоятельство накладывало определенные обязанности и на учителя. Он должен был говорить кратко, емко, ритмично, использовать те формы подачи материала, которые облегчают запоминание, прибегать к известным мнемоническим приемам и т.п. И все это мы находим в речах Спасителя. Нам, конечно, хотелось бы, чтобы что-то было записано с Его голоса, нам сегодня представляется, что это было бы большим плюсом. Но в те времена гораздо больше ценились ученики, способные записывать все в своей памяти. Ошибка скорее вкрадется в письменный текст (на полях древнееврейских текстов Ветхого Завета есть многочисленные правки исправляющие письменный вариант с опорой на устную традицию чтения), чем в память. Кроме того, запись может потеряться, порваться, ее можно украсть, а память – нет. Иными словами в евангельское время память была крепче и пользовалась гораздо большим доверием: она была, как мы сказали бы сегодня, самым распространенным и самым надежным хранителем информации. - Мне представляется, что есть еще одна причина нашего доверия к текстам Евангелий, к тому, как передаются в них слова Христа. Если мы сами живем в эпоху обесценивания слова, полного отрыва слов от дел, от реальности, безнравственных манипуляций словами, то современники земной жизни Спасителя жили в эпоху совсем иного отношения к слову. Для них произнесенное слово было равносильно материальному событию, причем, необратимому. А уж говоря о Боге, они просто органически не могли позволить себе приврать или, скажем, выдать предполагаемое за произошедшее в реальности. - Да, они были воспитаны суровостью Ветхого Завета, закона повелевающего применять к лжесвидетелям то же наказание, которое надлежало бы применить в отношении к оклеветанному ими; и услышат прочие, и убоятся, и не станут впредь делать такое зло (Втор. 19:18-20). В еврейском языке одно и то же слово давар обозначает – слово, дело и вещь. И это свидетельство из древности: слово и дело не должны расходиться. В нашей жизни такое тождество слова и дела представить себе сложно. У любого из нас колоссальный опыт столкновения с лицемерием и ложью. Это – негативная сторона информационного прогресса, развития коммуникативных средств. На нас обрушиваются потоки слов, и слова эти используются с самыми разными целями: агитация, пропаганда, манипуляция сознанием… Конечно в таких условиях слово просто обесценивается. -Еще один очень трудный вопрос. Земная проповедь Спасителя продолжалась, как известно, три года. Но, если мы проведем мысленный хронометраж событий, отраженных евангельскими страницами, получится не три года, а гораздо меньше. В Евангелии от Луки мы читаем, что Иисус учил в синагогах и от всех был прославляем (4,15), и у нас возникает вопрос: чему учил, что говорил? Да, нам известен общий смысл, великий смысл того, что исходило от Спасителя, но разве что-то из произнесенного Им может оказаться для нас лишним? Почему Евангелия так кратки? Из-за «объективных трудностей»? - Многое и другое сотворил Иисус; но, если бы писать о том подробно, то, думаю, и всему миру не вместить бы написанных книг. - так завершает свое благовествование евангелист Иоанн. Конечно, по-человечески нам бы хотелось, чтобы написано было больше. Мы понимаем, что апостолы видели и слышали гораздо больше, чем зафиксировано в Евангелиях. Но, с другой стороны, если мы обратимся к тому, что нам известно о современных Спасителю еврейских учителях, мудрецах, тех же фарисеях – мы увидим, что ни об одном из них не рассказывается так много. До нас дошли лишь отдельные их высказывания и суждения – крохи по сравнению с тем объемом сведений о Христе, который доносят до нас Евангелия. По меркам того времени, это колоссальный объем. Поэтому удивляться нужно – не тому, как мало, а тому, как удивительно много нам известно о жизни Спасителя. Не нужно сомневаться: того, что известно нам, более чем достаточно. Никакой «проблемы нехватки информации» у нас нет. В том, что рассказали нам евангелисты содержится вся полнота откровения. Все, что Господь хотел открыть нам, Его ученики донесли до нас. Вспомним: достаточно двух свидетелей, а у нас их целых четыре. И дай Бог, чтобы все то, что мы читаем в четырех Евангелиях, – мы смогли бы вместить, освоить, понять, и воплотить в своей жизни. Сделать, как мы только что говорили, слово делом. - Теперь давайте поговорим о различиях и сходстве Евангелий. Вы предложили поступить таким образом: сравнить их начала. А почему так важны именно начала? - Каждое из Евангелий написано конкретным человеком, который принадлежит к той, или иной социальной и культурной среде; оно обращено к определенному кругу людей - к определенной общине, и отвечает нуждам этой общины. А с проблемой авторства и адресата тесно связана проблема языка. Очень важно, на каком языке был составлен текст. Поэтому, когда мы говорим о евангельских текстах, мы должны задать себе эти вопросы: кто автор, к какой культуре он принадлежит, каким языком он пользуется, к каким людям и с какой целью он обращается, какие задачи призван решить его текст, при каких условиях составляется этот текст и т.п. В началах Евангелий отчасти видны ответы на эти вопросы. Открыть книгу, приступить к разговору – это ведь всегда очень значимый смысловой момент. Поэтому нередко именно в начале текста фокусируются различные авторские установки, оно сразу вводит нас в определенную традицию и ситуацию. - Тогда начнем с самого раннего Евангелия - от Матфея: Родословие Иисуса Христа, Сына Давидова, Сына Аврамова. Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова… - Евангелие от Матфея дошло до нас на греческом, но очень вероятно, что изначально оно было написано на еврейском языке. На этом настаивают многие ранние авторы: Евсевий Кесарийский, цитируя не дошедший до нас труд Папия Иерапольского, пишет: «Матфей составил изречения Господни по-еврейски». Ириней Лионский пишет, что Матфей обнародовал Евангелие «для евреев, на их собственном языке», об этом же говорят и Ориген и блаженный Иероним. На еврейский оригинал (так называемый протограф) указывают не только внешние свидетельства ранних церковных авторов, но и внутренние, т.е. сам греческий текст Евангелия от Матфея, который содержит большое число гебраизмов и порой выглядит как греческий подстрочник еврейского текста. Если это так, то мы можем сказать, что Матфей составил свое Евангелие для христианской общины Иудеи (где в то время продолжали говорить не только по-арамейски, но и по-еврейски) с центром в Иерусалиме, т.е. для общины, которая постоянно пребывала в учении апостолов (Деян. 2:42). Именно эти люди, воспитанные в ветхозаветной традиции, являлись также носителями нового евангельского предания в предельно полном объеме. Начало Евангелия от Матфея сразу отсылает нас к Ветхому Завету. Слово «родословие», с которого оно начинается, (по-гречески генесис) - это греческое название самой первой книги Библии, книги Бытия. И эта отсылка не случайна: в книге Бытия приводится одиннадцать родословий, а здесь, последнее, заключительное, двенадцатое родословие, которое соединяет все древние поколения со Христом. Но начало Евангелия от Матфея - это не просто перечень имен, это краткий конспект Ветхого Завета. За каждым именем стоит история. Читая Вооз родил Овида от Руфи (Мф.1,5), мы вспоминаем книгу Руфь; читая Иессей родил Давида царя (…) Соломон родил Ровоама (6-7), мысленно возвращаемся к книгам Царств. Таким образом, Матфей ведет нас через весь Ветхий Завет. Родословие у Матфея делится на три периода. До Давида – это эпоха Судей. Затем, от Давида до вавилонского пленения – эпоха царей. И, наконец, от возвращения из плена до Христа – эпоха, когда Израиль управлялся первосвященниками. Каждый из трех периодов насчитывает по четырнадцать родов (Мф.1,17). Три на четырнадцать – это шесть по семь, и вот, наступает седьмая седмина, во время которой, по пророчеству Даниила (см. Дан. 9,25), должен явиться Христос. Миновала эпоха судей, миновала эпоха царей, эпоха первосвященников обрывается правлением Ирода, и, вот, наконец, приходит Тот, к Кому вели все эти родословия, Христос – истинный Судия, истинный Царь, истинный Первосвященник, и Его царство нерушимо и пребывает во веки. Вся эта историософия Матфея была близка и понятна его адресатам глубоко укорененным в Ветхом Завете. Для них были очень важны мессианские пророчества. И вот, первые христиане-евреи увидели ветхозаветные пророчества в свете новой, новозаветной истории, в свете тех событий, очевидцами которых они были совсем недавно. Евангелие от Матфея наиболее заметным образом продолжает традицию ветхозаветной письменности, и именно в нем мы обнаруживаем наибольшее количество цитат из Ветхого Завета. Цитаты эти звучат не только в прямой речи Спасителя, но и в тех местах, где текст принадлежит составителю, Матфею. Каждое описываемое событие он воспринимает как исполнение ветхозаветного мессианского пророчества: например, сообщив о бегстве святого семейства в Египет, он заключает да сбудется реченное Господом через пророка, который говорит: из Египта воззвал я Сына Моего (Осия,11,1). Создается впечатление, что Матфей говорит не обо всем подряд, а лишь о том, что «высвечено» мессианским пророчеством. Он все время хочет сказать: вот, смотрите, то, что мы издревле принимаем как указание на грядущий приход Мессии, исполнилось в наши дни в лице Иисуса из Назарета. Евангелие от Матфея укоренено в еврейском быте, в нем мы находим много бытовых подробностей, непонятных другим народам. Например, когда женщина, страдавшая кровотечением, прикоснулась к одежде Спасителя (9,20) – только у Матфея отмечается, что она прикоснулась к особым кистям на краях одежды (в церковнославянском тексте – к воскрилию ризы Его). У других евангелистов женщина касается просто края одежды. Когда Спаситель говорит Молитесь, чтоб не случилось бегство ваше зимою или в субботу (24,20) – упоминание субботы мы тоже находим только у Матфея. Наконец, именно у Матфея мы встречаем традиционное выражение Бог Израилев (Мф. 15:31), или Царство Небесное (евреи избегая лишний раз произносить слово Бог, заменяли его на Небо) , которое в других Евангелиях заменяется обычно на Царство Божие. - Начало Евангелия Иисуса Христа, Сына Божия, как написано у пророков… - это уже Марк. - Здесь очень важно понимать, в каком значении употребляется слово «Евангелие». Ведь, как мы уже говорили, изначально эти тексты именовались иначе. Слово «Евангелие» первоначально означало не письменный текст, а именно благовестие, благую весть, т.е. устную проповедь о Христе и о той новой духовной реальности, которая пришла вместе с Ним в этот мир. Марк, ученик, спутник и переводчик апостола Петра, записал проповедь своего учителя. На то, что за Евангелием от Марка стоит устная проповедь Петра единогласно указывают ранние церковные авторы: Папий Иерапольский, Ириней Лионский, Климент Александрийский. Вот свидетельство последнего: «Когда Петр публично в Риме проповедовал Слово и Духом возвещал Евангелие, присутствующие, которых было немало, просили Марка, как издавна следовавшего за ним и помнившего сказанное им, записать рассказанное». И, действительно, язык Евангелия от Марка несет черты устной речи. Папий Иерапольский специально подчеркивает, что Марк, «будучи переводчиком Петра, как запомнил, в точности записал… и заботился только об одном, чтобы ничего не пропустить и не передать неверно». Есть основания утверждать, что Петр проповедовал по-арамейски. Поэтому в греческом переводе Марка встречаются арамейские слова (авва – отец, еффафа – отверзись и др.) и короткие фразы (талифа куми – девица встань), и многочисленные «кальки» с арамейского. Проповедь была обращена к язычникам, не знавшим ни Ветхого Завета, ни географии Палестины, ни еврейских обычаев. Поэтому Апостол, проповедуя язычникам, был вынужден, как сообщает тот же Папий, «к нуждам слушателей приспосабливать поучения». Все это мы обнаруживаем в Евангелии от Марка. Например, если для Матфея достаточно сказать, что Иисус пришел в храм (Мф 21:12, 23), то Марк, обращаясь к язычникам, всегда уточняет, что храм находится в Иерусалиме (Мк 11:15, 27). Для Матфея достаточно назвать женщину еврейским словом «хананеянка» (Мф 15:22), Марк объясняет, что женщина была язычница, Сирофиникиянка родом (Мк 7:26). Матфей может пользоваться специфической еврейской терминологией: В первый опресноков (Мф 26:17), но Марк вынужден пояснить: В первый день опресноков, когда закалали пасху (Мк 14:12). И подобных примеров очень много. - Лука: Как уже многие начали составлять повествования о совершенно известных между нами событиях, как передали нам то бывшие с самого начала очевидцами и служителями Слова… - Если Евангелие от Матфея продолжает традицию ветхозаветной книжности, Евангелие от Марка – запись устной проповеди апостола Петра, то евангелист Лука с первых же слов заявляет о себе, как об исследователе, который работает с различными источниками. Он больше всего напоминает нам современного «кабинетного» ученого. Первый же стих его Евангелия говорит, что он пользовался многочисленными письменными источниками; а второй - о том, что он опирался также на самые достоверные устные источники, потому что его информаторами были сами апостолы – очевидцы и служители Слова. Кроме того, очень вероятно, что Лука пользовался также воспоминаниями Божией Матери. Иногда он оканчивает свои повествованиями словами: Мария сохраняла все слова сии в сердце своем (Лк. 2:19, 51), что в переводе на современный язык означает, что все это запомнила Мария. И действительно в Евангелии от Луки есть то, что могла рассказать только Она: Благовещение (Лк.1,26-39), встреча с Симеоном Богоприимцем (Сретение; Лк.2, 22-33); приключение с двенадцатилетним Иисусом в Иерусалиме (Лк.2,39-49), наконец, история родственного Ей семейства Захарии и Елисаветы (глава 1) Лука — единственный из евангелистов, кто пытается привязать евангельские события к датам светской истории (В те дни вышло от кесаря Августа повеление сделать перепись по всей земле — Лк.2,1). Все это вместе он тщательным образом исследует, старается выстроить хронологическую цепь событий. И указывает цель: чтобы ты узнал твердое основание того учения, в котором был наставлен; это Евангелие обращено к язычникам, непосредственно к греку Феофилу. Язык Евангелия от Луки очень неоднороден: его зачало построено по правилам греческой риторики (Лк 1:1-4), так не может открываться ни одна еврейская книга. Но поставив точку после прекрасно выстроенного, сложного греческого периода, он вдруг совершенно меняет характер повествования: уже пятый стих и дальнейший рассказ о рождении Иоанна Предтечи демонстрирует стиль еврейских книг - Во дни Ирода, царя Иудейского был священник из Авиевой чреды… Это типичный язык ветхозаветных хроник. Лука, помимо устных и письменных источников, включает в свой труд ранние церковные гимны (песнь Захарии (1, 68-79), песнь Богородицы (1, 46-55)), это очень ценный для него материал. Так появляется удивительное Евангелие, объединяющее самые ранние и самые разные (и, вероятно, составленные даже на разных языках) доступные евангелисту источники: записи, воспоминания, беседы, гимнография. - И уж совсем иначе начинается столь непохожее на три первых Евангелие от Иоанна. В начале было Слово, и Слово было у Бога… Это похоже на пророчество. - Евангелие от Иоанна отличается от трех первых. Это отличие настолько разительно, что на него обращали внимание уже ранние христианские авторы. Климент Александрийский называет Евангелие от Иоанна духовным — противопоставляя его трем первым, которые он называет телесными, то есть рассказывающими о земной жизни Спасителя. Именно Иоанну мы обязаны таким замечательным именам Спасителя, как Добрый пастырь, Виноградная лоза, Свет миру, Путь, Истина, Жизнь, и, наконец, Слово — имя, которым открывается четвертое Евангелие: В начале было Слово и Слово было у Бога и Слово было Бог. Мы уже видели как евангелист Матфей, говоря о происхождении, т.е. родословной Иисуса Христа, отсылает нас к книге Бытия. И здесь, в первых словах Иоанна, также очень заметна связь с книгой Бытия, с самым началом Священного Писания: В начале сотворил Бог небо и землю (Быт 1:1). Ветхий Завет утверждает, что Бог – Творец мира. А евангелист Иоанн идет еще дальше, он говорит, что в недре Отчем пребывает Слово – Единородный Сын (Ин 1:18), – и это Слово стало плотью, т.е. пришло в сотворенный Богом мир, полное благодати и истины (Ин 1:14), и что это Слово есть Бог, и все начало быть через Него (Ин 1:3). Есть мнение, что Евангелие от Иоанна было написано гораздо позднее других, когда его автор был уже глубоким старцем, - где-то в 90-х годах I века, то есть спустя примерно шестьдесят лет после описываемых событий. Это последнее Евангелие отличается от Евангелия от Матфея не только своим содержанием, но и в употреблении ветхозаветных цитат. У Матфея так называемыми цитатами исполнения — когда описание новозаветных событий заключаются отсылкой на Ветхий Завет с целью показать, что они являются исполнением древних пророчеств — снабжается первая часть Евангелия; как только Матфей начинает говорить о Страстном цикле, ветхозаветные цитаты исчезают. И это не случайно. Для евреев, современников земной жизни Спасителя, ожидаемый Мессия был царем, победителем, избавителем Израиля от рабства, духовным, но одновременно и политическим лидером, который должен был освободить и возвеличить Израиль. Конечно, никакого представления о Мессии, умирающем на кресте, погибающим от рук оккупантов-римлян, у них не было. Поэтому у Матфея при описании Страстей Христовых не было возможности сослаться на общепризнанные мессианские пророчества. В Евангелии от Иоанна мы видим прямо противоположную картину. Цитат из Ветхого Завета очень мало в первой части, зато там, где речь идет о страданиях Спасителя Иоанн буквально каждый стих подкрепляет ветхозаветной цитатой: трижды, говоря о распятии, он повторяет – да сбудется Писание (Ин 19:24, 28, 36). И то, что разорвали Его одежды; и то, что их разыграли по жребию; и то, что Ему поднесли уксус; и то, что Ему перебили голени и пронзили копьем – все это Иоанн связывает с Писанием. Почему? Потому что за то время, которое прошло между составлением первого и последнего Евангелия, молодая христианская Церковь научилась читать весь Ветхий Завет (а не только его отдельные места) как мессианское пророчество. Христиане стали обращаться к Ветхому Завету самостоятельно, без оглядки на иудейские предания, и не ограничивая себя традиционными толкованиями. В Евангелии от Иоанна нет многих событий, описываемых в синоптических Евангелиях, нет притч, не так много рассказов про исцеления, зато есть длинные беседы Спасителя — с Никодимом (3,1-21), с самарянкой (4,4-28), и, перед самым арестом - с учениками. Язык Евангелия от Иоанна возвышенный, торжественный, временами его повествование превращается в гимн. Если Лука открывает свое Евангелие указанием на использованные источники, то Иоанн в самом начале заявляет, что тем, кто принял Христа (а среди них, конечно, и сам Иоанн – любимый и ближайший ученик), Он дал власть быть чадами Божиими. От Него, от Его полноты они приняли благодать на благодать (Ин1:12, 16). Поэтому мы можем сказать, что это Евангелие пропето языком благодати. Это свидетельство о Христе, но оно есть также свидетельство о той полноте Боговедения, на которую способен человек принявший Христа и последовавший за Ним до конца. Вспомним, что только евангелист Иоанн, единственный из апостолов, стоял у Креста. Интервью Марины Бирюковой.
Протоиерей Леонид Грилихес
Вы простите, вы простите, Род и ближний человек, Словом добрым помяните, Отхожу от вас... пока не навек! "Не навек, не навек, батюшка, увидимся еще",- любил шутить отец Николай при расставании. И сегодня, поминая дорогого батюшку добрым словом, вспоминая его глаза, голос, его незатейливые стихи, шутки и вздохи: "Эх, батюшка, хорошо жить! Хорошо жить, Леонидушка?" - по-новому слышишь знакомое: "Отхожу от вас... не навек", и звучит оно, как - "всегда буду с вами". Навсегда останутся с нами батюшкины теплота, забота, любовь, молитвенное предстательство, его образ и его слова, запавшие в душу каждого, кто имел счастье видеть и слышать его. Всякий, кто хоть раз был у батюшкиного домика (изёбки, как говорят на Залите), наверняка помнит огромные каменные глыбы рядом с калиткой. Покойная Анна Петровна Дорожкина, крепкая рыбачка, клирошанка залитского храма, у которой не только я, но и очень многие из приезжавших на остров находили себе ночлег, рассказала такую историю. "Стало мне как-то грустно, нехорошо на душе. Прихожу я к нашему попу-то (островитяне очень любили своего батюшку, но в простоте души не слишком церемонились), он выходит ко мне за оградку, а я говорю ему: "Батюшка, а может, и нет ее, никакой вечной жизни?" А батюшка мне отвечает: "Да что ты? Как так? Я как закрою глаза, то так и вижу... А если нет, как ты говоришь, ее - вечной жизни, то возьми вот этот камень и прибей меня тут же на месте!" У отца Николая был удивительный дар - с поразительной легкостью, как бы шутя, одним словом развязывать самые запутанные узелочки душевных смущений и кривых мыслей. В начале 90-х один мой знакомый, недавно рукоположенный и очень образованный диакон, попросил меня отвести его к батюшке. У него было много вопросов и всякого рода недоумений, о которых он и поведал мне по дороге во Псков. Главное смущение касалось поездки Патриарха по Америке, во время которой Святейший посетил синагогу. Отец Николай встретил нас очень тепло, провел в дом. "Вы, батюшка, откуда?" - обратился он сразу к отцу диакону. "Из Москвы". "Ну, и как там Патриарх?" – "Ну, знаете, отец Николай...- не без замешательства начал мой знакомый,-Вы, конечно, слышали: Святейший был с визитом В Америке и там зашел в синагогу". "Но он их не причастил?"... Сейчас бывший диакон уже давно священник, служит в одном из московских храмов, и сам разрешает недоумения своих прихожан, но тогда, десять лет назад, вопрос стоял очень серьезно. В конце 80-х - начале 90-х годов я ездил на Залит чуть ли не каждый месяц, а летом вместе с семьей мог оставаться там по нескольку недель. И всякий раз общение с батюшкой было настоящим праздником. "Радуйтесь и веселитесь, дорогие мои",- постоянно звучало из его уст. Отец Николай умел общаться с каким-то особым искусством. Имя этому искусству - любовь. А любовь у батюшки была чрезвычайно щедрой и изобретательной. Летом 96-го года мы всей семьей приехали на остров. После беседы во дворике, после того, как девочки спели что-то батюшке, а батюшка спел девочкам, Анечка - моя старшая дочь (ей тогда исполнилось 11 лет и в подарок она получила фотоаппарат) - попросила, чтобы батюшка позволил ей сделать снимок. Я не сомневался, что отец Николай откажется, но все вышло прямо наоборот: фотографирование превратилось в целое действо и затянулось не менее чем на час. Батюшка взял большие ключи, запер свой домик и повел нас за собой в храм. Там мы приложились ко всем иконкам. Затем батюшка, напустив на себя очень серьезный вид, стал выбирать рясу, крест с украшениями, постоянно приглашая нас то в советчики, то в помощники, и все это с обычными для него шутками и с веселым, почти юношеским озорством. Наконец, отец Николай причесался, и мы вышли во двор перед храмом, где и был сделан целый ряд фотографий на фоне церковной сторожки. Так ответил отец Николай на просьбу юной отроковицы. Кто попросит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два (Мф. 4, 41). Больше мы, конечно, уже никогда не просили, чтобы батюшка позволил сфотографировать его. Невозможно не сказать об особом, очень трогательном отношении отца Николая ко всему живому. "Вся моя жизнь прошла вместе с флорой и фауной",- как-то сказал мне батюшка, поглаживая своего кота Липушку. За минуту до этого Липушка прыгнул на меня и повис на плече. "Липушка, сынок, что ты, так нехорошо. Сядь умненько..." - наставлял его ласково старец. Впрочем, как выяснилось, батюшка миловал не только котов. В один из зимних вечеров я беседовал с батюшкой в его домике. Из-под стола доносился мышиный хруст, но батюшка на него никак не реагировал. Я также делал вид, что ничего не замечаю. Однако, когда большая серая мышь перебежала по диагонали всю комнату, я не стерпел: "Батюшка, что же это ваш Липушка бездельничает и мышей не ловит?" - "А он видит, что хозяин их милует, и сам их не трогает",- ответил мне отец Николай. В другой раз, когда я шел вместе с батюшкой из храма, он указал мне, чтобы я шел по песку и не топтал траву. Помню, как я был поражен, узнав, что все деревья, тогда уже очень большие, были посажены его руками. Причем у каждого дерева была своя история. Например, каштан был выращен из семени, которое батюшка подобрал в Киево-Печерском монастыре. Позднее я узнал, что отец Николай посадил деревья не только в своей оградке, но и на кладбище, и что местные жители обращались к нему с просьбой привить их яблоньки. Однажды ранней весной подплывая к острову, я обратил внимание на то, что шапки гнезд находятся лишь на тех деревьях, которые растут внутри церковной ограды. Своим наблюдением я поделился с батюшкой. "А ведь до меня здесь не было птиц,- ответил он.- Они начали селиться на острове, когда я перебрался сюда и стал кормить их". Отец Николай рассказал историю об одном знакомом мне залитском рыбаке. В детстве родители попросили его постеречь от кошек рыбу, которую они чистили в саду. Но вместо кошек на рыбу напали птицы. Плача и оправдываясь перед родителями, мальчик кричал (тут батюшка изобразил плаксивый тоненький голосок): "Это не я виноват, это поп виноват!"... Таких зарисовок не только у меня, но, полагаю, у всех, кто бывал у отца Николая, наберется немало. Но даже если собрать все их вместе, то и это будет лишь малая, лежащая на поверхности, зримая часть айсберга. Для меня жизнь батюшки всегда являлась и до сих пор остается загадкой, а лучше сказать - тайной. Всякая встреча с отцом Николаем ощущалась (и, наверное, именно это было самым значительным и самым важным) как соприкосновение с тайной. С тайной жизни - преображенной Божественным светом, Божественной любовью, Божественным словом,- жизни, которая, хотя и была открыта для сотен и тысяч глаз, своей большей частью оставалась сокрытой в Боге... Во второй половине 90-х годов к отцу Николаю приезжало очень много народу, и мои встречи с ним делались с каждым разом короче. Последний раз, когда батюшка уже не выходил из своего домика и к нему не пускали, наше общение свелось лишь к благословению через окошко. Но всегда неизменным оставалось ощущение чуда и переполняющей радости. Зримое сокращалось, но то, что совершается втайне, становилось все более и более зримым.
Моисей
Величие и кротость - Отец Леонид, Ветхий Завет- это неисчерпаемый источник, в нем столько ярких личностей, потрясающих человеческих историй, он столько дает для разговора - почему вы предложили побеседовать именно о Моисее? - Моисей - это центральная фигура Ветхого Завета. Четыре из пяти книг Пятикнижия - главных и начальных книг Ветхого Завета – рассказывают о Моисее, причем, очень подробно, о некоторых событиях буквально день за днем. Моисей стоит в основании Ветхозаветной Церкви, он – посредник между Богом и народом. В четвертой из Пятикнижия, книге Чисел, в 12-й главе рассказывается о том, как Аарон и Мариам, брат и сестра Моисея, упрекали его за то, что он взял себе в жены ефиоплянку, и при том дерзали сравнивать себя с Моисеем: одному ли Моисею говорил Господь? Не говорил ли Он и нам? И вот как отвечает Аарону и Мариам Сам Господь: слушайте слова Мои: если бывает у вас пророк Господень, то Я открываюсь ему в видении, во сне говорю с ним; но не так с рабом Моим Моисеем, - он верен во всем дому Моем: устами к устам говорю Я с ним, и явно, а не в гаданиях, и образ Господа он видит; как же вы не убоялись упрекать раба Моего, Моисея? Другим Бог открывается в образах, Моисей общается с Ним непосредственно, лицом к лицу, как друг общается с другом. Кто еще из пророков мог бы сказать Богу: Покажи мне Твою славу. И Бог отвечает Моисею: хорошо, завтра я покажу тебе всю сою славу. - История Моисея и начинается ведь не совсем необычно… - Мы не так много знаем о жизни Моисея до Исхода. В Египте, в египетском плену рождается еврейский мальчик, который должен быть убит по приказу фараона. Мать прячет его три месяца, потом, не имея возможности скрывать его дольше, пускает его по воде в тростниковой корзине – надеясь, возможно, на его спасение. Дочь фараона, пришедшая на реку купаться, спасает его, мать младенца приглашается к нему в качестве кормилицы, он воспитывается в доме фараона… Конечно, все это говорит о Божием Промысле. Как этот мальчик воспитывался, чему учился, об этом мы ничего не знаем, но, вероятно он как-то сохранял память о своем происхождении и переживает за рабское состояние своего народа. Потом он вступается за своего единоплеменника, убивает египетского надсмотрщика. И, опасаясь огласки, бежит в пустыню. По преданию ему было 40 лет, а следующие 40 лет он проводит в пустыне. И это совершенно уникальный опыт, мало кто из нас может этот опыт представить себе: ведь мы живем в городах, среди людей, в постоянном общении. А Синайская пустыня - это особое место, где все сведено к предельному минимуму, даже количество цветов: сверху синее небо, снизу желтые пески и камни, потому что это, в основном, каменистая пустыня. Это очень красивое место, и в его простоте много изящества. И абсолютная тишина. И это воздействует на человека особым образом, потому что, в пустыне человек скорее обращается к самому себе, вовнутрь; там он имеет возможность постоянно пребывать в состоянии внутренней собранности. Он не рассеивается взглядом и не рассеивается умом. И все это, конечно, его приближает не только к самому себе, но и к Богу. В пустыне воспитывается пророческий слух. Те долгие годы, проведенные Моисеем в пустыне, подготовили его к встрече с Богом, когда Тот открылся ему в неопалимой купине (Исход, главы 3 и 4), что открывает новый сорокалетний период жизни пророка Моисея. Вот такая удивительная жизнь: 40 лет царедворец, 40 лет пастух-пустынник, 40 лет пророк. - Бог является Моисею в горящем и несгорающем растении, в неопалимой купине: но Моисей явно не рвется исполнять великую миссию. Сначала он боится, что соплеменники ему не поверят и не пойдут за ним, потом говорит человек я не речистый (…) я тяжело говорю и косноязычен (Исход, 4,10). Почему величайший из пророков столь нерешителен? Читая Священное Писание, мы видим, что пророки по разному реагируют на Божий призыв. Исайя слышит голос Господа говорящий : Кого мне послать? И тут же отвечает: Вот я, пошли меня! Правда, предварительно он был очищен от греха Серафимом. А до этого и он трепетал перед величием Божиим, говоря: Горе мне, я погиб! Пророк Иона, убегает от своего призвания и готов плыть хоть на край земли. Когда Господь обращается к Иеремии и говорит ему, что Он освятил его и поставил его пророком для народов. То Иеремия отвечает Ему: О, Господи Боже, я не умею говорить, ибо я еще молод. Я не могу отвечать за пророка Моисея, но думаю, что он мог бы сказать, что он уже слишком стар. Ему было уже 80 лет, а ведь в старости человеку очень сложно что-либо менять. Кстати, когда Исайя воскликнул «пошли меня», ему было всего лет двадцать. Но из библейского повествования мы видим, что Моисея останавливали две вещи. Во-первых, то что он был косноязычен (но Бог сказал, что при нем глашатаем будет его брат Арон), а во-вторых, что народ не поверит в то, что он передает слова Божии (но тогда Моисею были обещаны некоторые чудеса, удостоверяющие его служение). - После Неопалимой купины история Моисея излагается уже подробно, детально… - Потому что начинается - уже не история одного человека, а история народа. Пятикнижие рассказывает о происхождении избранного Богом еврейского народа. То, что было до Моисея, то, что изложено в книге Бытия, история Авраама и его потомства – это история богоизбранной семьи. А в книге Исход мы видим народ, обладающий собственной волей, особыми интересами, стремлениями, народ, называемый – сыны Израилевы. Но происхождение этого народа, как оно дошло до нас в изложении Пятикнижия, представляется весьма необычным. Повествования о начале своей истории сохраняли многие народы – в виде мифов, преданий, эпоса и так далее. Но у других народов начало всегда выглядит жизнеутверждающе, оно окрашено в самые радужные цвета, это – Золотой век. У евреев все начинается иначе. Народ находится в рабстве, под тяжелой работой, подвергается унижениям, имеющим, видимо, цель совершенно сломить его дух, убить в нем память о Боге отцов: И в тот же день фараон дал повеление приставникам над народом и надзирателям, говоря: не давайте впредь народу соломы для делания кирпича, как вчера и третьего дня, пусть они сами ходят и собирают себе солому, а кирпичей наложите на них то же урочное число, какое они делали вчера и третьего дня, и не убавляйте; они праздны, потому и кричат: пойдем, принесем жертву Богу нашему; дать им больше работы, чтоб они работали и не занимались пустыми речами. И вышли приставники народа и надзиратели его и сказали народу: так говорит фараон: не даю вам соломы; сами пойдите, берите себе солому, где найдете, а от работы вашей ничего не убавляется. И рассеялся народ по всей земле Египетской собирать жниво вместо соломы. Приставники же понуждали, говоря: выполняйте работу свою каждый день, как и тогда, когда была [у вас] солома. А надзирателей из сынов Израилевых, которых поставили над ними приставники фараоновы, били, говоря: почему вы вчера и сегодня не изготовляете урочного числа кирпичей, как было до сих пор? (Исх. 5,6-15) Вот так они живут: их угнетают, заставляют работать, повышают нормы и т.п., а все лучшее, все светлое, напротив, - где-то в будущем. Это Земля Обетованная, которая давно-давно была обещана их праотцам, и куда народ призван идти. Земля, которая течет молоком и медом. И все Пятикнижие Моисеево начиная с книги Исход говорит нам об этом движении из рабства к этой земле. - Но сразу же после казней египетских, после первого из чудес на пути из рабства – разделения моря (Исход, глава 14) у Моисея начинаются, как бы мы теперь сказали, проблемы: - И возроптало все общество сынов Израилевых на Моисея и Аарона в пустыне, и сказали им сыны Израилевы: о, если бы мы умерли от руки Господней в земле Египетской, когда мы сидели у котлов с мясом, когда мы ели хлеб досыта! ибо вывели вы нас в эту пустыню, чтобы всё собрание это уморить голодом (Исх 16, 2-3). И далее, в главе 17 - и не было воды пить народу. И укорял народ Моисея, и говорили: дайте нам воды пить. И сказал им Моисей: что вы укоряете меня? что искушаете Господа? И жаждал там народ воды, и роптал народ на Моисея, говоря: зачем ты вывел нас из Египта, уморить жаждою нас и детей наших и стада наши? Моисей возопил к Господу и сказал: что мне делать с народом сим? еще немного, и побьют меня камнями. Так происходит не раз. Бог приходит на помощь Моисею, дает манну, перепелов, пресную воду. Но народ вновь и вновь впадает в искушение, народ просит Аарона, брата и глашатая Моисея: встань и сделай нам бога, чтобы шел перед нами, ибо с этим человеком, с Моисеем, который вывел нас из земли египетской, не знаем, что сделалось (Исх.32,1). Так появляется идол - золотой телец. Моисей в это время находится на вершине Синая, с ним говорит Бог. И Он предлагает Моисею – да истреблю их и произведу многочисленный народ от тебя (Исх.32,10). Казалось бы, какое величие ждет преданного Богу Моисея – от него произойдет великий народ, не такой жестоковыйный и непослушный, как этот, а покорный Богу до конца… Но Моисей, вместо того, чтобы согласиться, вымаливает у Бога пощаду для Израиля. И так повторяется не раз. Народ призван идти в землю, где им обещана свобода и благоденствие, но они туда идти не хотят, и при любых трудностях готовы повернуть обратно в Египет. С другой стороны Бог, видя весь этот ропот и малодушие народа, готов уничтожить его. И если эта история не обрывается, не заходит в тупик, то только благодаря Моисею. Моисей оказался между народом и Богом, но ему удается сохранять верность Богу и любовь к своему народу, даже несмотря на все непростые обстоятельства, о которых мы читаем в его книгах. Моисей находит слова, чтобы приклонить милость Божию и отвратить Его гнев, он находит слова, чтобы убедить и поддержать народ. И если народ продолжает идти, если Исход не превращается в безысходность, если не останавливается это великое шествие от рабства к свободе, от неведения к боговедению, то в этом, конечно, заслуга пророка Моисея. И в этом, несомненно, величие его жизни и веры. - Но ведь были такие минуты, когда овладевало Моисеем отчаяние, и он был готов сбросить с себя эту ношу. В четырех книгах Пятикнижия мы видим не монументальную фигуру великого вождя и пророка, нет, мы видим живого человека, в чем-то и немощного, и грешащего… - Этим-то как раз и отличается Библия от эпических повествований, в которых происходит идеализация героев, и где мы видим не реального человека, а мифического сверхчеловека, лишенного каких-либо слабостей. Библейские повествования отличаются реалистичностью, они изображают нам человека таким, как он есть, в его падшей человеческой природе, в его хрупком естестве. Но эта хрупкая природа способна быть открытой для Бога, отвечать на призыв Божий. Конечно, она и остается хрупкой, уязвимой, и все переживания, которые человек способен испытывать, никуда от него не уходят, они остаются с ним. Но что отличает Моисея – любое переживание (даже боль, скорбь, сомнение) рождает в нем молитву. Книги Священного Писания, рассказывающие о Моисее, показывают нам именно это. В 11 главе книги Чисел (11-15) мы читаем, как Моисей воззвал ко Господу: для чего Ты мучишь раба Твоего? и почему я не нашел милости пред очами Твоими, что Ты возложил на меня бремя всего народа сего? разве я носил во чреве весь народ сей, и разве я родил его, что Ты говоришь мне: неси его на руках твоих, как нянька носит ребенка, в землю, которую Ты с клятвою обещал отцам его? откуда мне [взять] мяса, чтобы дать всему народу сему? ибо они плачут предо мною и говорят: дай нам есть мяса. Я один не могу нести всего народа сего, потому что он тяжел для меня; когда Ты так поступаешь со мною, то [лучше] умертви меня, если я нашел милость пред очами Твоими, чтобы мне не видеть бедствия моего. Это даже не отчаяние, а большая скорбь, в первую очередь от непонимания, которое его окружает. От того, что народ быстро увлекается чудесами и так же быстро забывает о них. Чудес Израилю по пути в Землю Обетованную Бог даровал очень много: и пресная вода, и манна небесная, и перепела, и столп огненный, в виде которого Сам Бог вел Израиль... А ведь чудо дается для того, чтобы человеку было на что опереться. Чтобы и в беде человек не отступил от Бога, не предал Его. Память о чуде должна дать человеку силы, чтобы он шел дальше. Но с Израилем почему-то этого не происходит. Более того, когда чудо становится повседневным явлением, каким стало выпадание манны, люди вообще перестают воспринимать это как чудо (см. Исх. 16). И Моисей болезненно переживает это нечувствие народа, он очень страдает. Но при этом не противопоставляет себя народу, а, напротив, отождествляет себя с ним; он часть этого народа, и он болеет всеми его болезнями. Наверное, нам сегодня не так то просто это вместить. - Но почему же Моисей – избранник Бога, величайший из пророков, бывших в Израиле – не вошел в Землю Обетованную, куда сорок лет вел по пустыне и привел, наконец, двухмиллионный (по некоторым данным) народ? -Этому есть объяснение в 20-й главе книге Чисел. Народ очередной раз возроптал и готов наброситься на Моисея и Аарона: для чего вывели вы нас из Египта, чтобы привести нас в это негодное место, где нельзя сеять, нет ни смоковниц, ни винограда… (5). Моисей с Аароном идут к скинии собрания, обращаются к Господу, и Он велит Моисею сказать скале(8), то есть извлечь из нее воду одним только словом. Моисей же вместо этого ударяет в скалу жезлом (11). Казалось бы, какие мелочи, какая разница, как именно извлечь воду, лишь бы она была. Но, видно, когда человек предстоит перед Богом и когда он пророк Божий, то вещи, которые нам сегодня кажутся незначительными, оцениваются совершенно иначе: как отступничество, как проявление недоверия Богу, как малодушие. - И все же Моисей очень мало похож на человека кроткого. Почему он назван кротчайшим из всех людей на земле (Числа, 12,3)? - Потому что он во всем доверяет Богу. Кроткий вовсе не означает – слабый и нерешительный. Кротость перед Богом и есть величие духа. Кроткий человек каждую ситуацию принимает как посланную Богом, он не сомневается, что Бог всегда преследует благую цель, и те испытания, которые посылаются Богом - тоже во благо. Умение принять любые испытания с благодарностью, вот это и есть кротость. Но это одновременно и высочайшая сила веры. Поэтому, когда мы называем Моисея кротким, то имеем в виду: кроткий перед Богом в первую очередь. Потом это прозвучит из уст Христа: Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю (Мф.5,5) - Во время битвы израильтян с амаликитянами (см.Исх 17, 8-13) условием победы Израиля становится то, чтобы руки Моисея все время были воздеты к небу; мы должны это воспринимать как символическое изображение непрерывной молитвы? Непрестанной молитвы и непрестанной связи с Богом. Необходимого бодрствования неизбежного при всякой брани. - Моисей сходит с Синая, неся в руках скрижали откровения, и не знает, что лицо его сияет как солнце от того, что Бог говорил с ним (Исх. 34, 29). Мы можем сравнить это с тем, как сияло лицо Серафима Саровского, например? - На самом деле в Библии есть такие сюжеты, о которых очень сложно рассуждать, потому что, они выходят за рамки не только нашего современного опыта, но и человеческого опыта вообще. Мы с этим сталкиваемся, например, когда читаем о сотворении мира, или когда читаем Апокалипсис, возвещающий нам о том, что еще только будет. И об этом очень сложно говорить. Богообщение Моисея – это явление того же порядка. Опыт Моисея совершенно уникален, исключителен и чрезвычаен, и вряд ли мы можем его как-то объяснять или анализировать, исходя из нашей жизни и практики. Мы можем только приблизиться к пониманию, или лишь попытаться понять, что за этим стоит, но тайна так и останется тайной. Мы видим лишь малую часть, потому что жизнь Моисея сокрыта в Боге. И именно это делает его самой значительной личностью в истории ветхозаветной Церкви. - Жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие. Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твое (Второзаконие, 30, 19). Давайте становимся на основных смысловых моментах духовного завещания Моисея, на последних страницах Пятикнижия. Моисей знает, что дни его сочтены, что за Иордан он не перейдет… Знает и другое – что народ его богопослушным не станет… Завещание – это особый и всегда волнующий жанр. Человек оставляет своим наследникам, детям, потомкам самое дорогое, то что он приобрел, копил, сохранял всю свою жизнь, то, что должно поддержать наследников, сберегаться и, возможно, умножаться ими. Так обстоит дело с обычным, имущественным завещанием – сбережения, коллекции, и т.п., - но тоже касается и завещания духовного. Кроме этого, завещание – это также рубеж, итог целой жизни, и если мы говорим о завещании, как о духовном наставлении, то это также возможность сосредоточиться на самом главном. За долгий путь из Египта в Землю обетованную Моисею приходилось решать множество самых разных насущных практических вопросов: споров, судебных тяжб, разбирательств (их было так велико, что по совету своего тестя Иофора Моисей избирает себе многочисленных помощников (Исх. 18:13-27)), народ надо было кормить, поить и т.д. Но теперь перед смертью Моисей говорит о самом главном и самом дорогом. Ничто не отвлекает его взор от Бога: Нет подобного Богу Израилеву (Втор. 33:26), Который истинно любит народ Свой (Втор. 33:3), и Который есть щит, охраняющий народ, и меч славы его (Втор. 33:29). Но чтобы быть под этим щитом сыны Израилевы должны исполнять те заповеди, которые Бог возвестил Моисею. Вот слова стодвадцатилетнего старца величайшего и кроткого пророка: запомните и передайте своим детям слова Закона, которые я возвестил вам, «Ибо это не пустое для вас, но жизнь ваша» (Втор. 32:46-47). Дети, я написал все это, но это не пустое, это не пустые слова, это не просто свод законов, предписаний, юридических постановлений, но в этом ваша жизнь, это то, что приблизит вас к Самому Источнику Жизни, к Живому Богу – это последний призыв Моисея. Царь Давид - В Ветхом Завете очень много незабываемых людей, ярких, мощных личностей – что отличает Давида от всех прочих, в чем его особенность? Почему именно он, точнее, его голос, его псалмы стали совершенно неотъемлемой частью православного богослужения и нашей христианской жизни? - Давид – совершенно удивительная личность не только в библейской, но и в мировой истории. Во-первых, с его именем связано все, что мы видим сегодня в Иерусалиме. Именно Давид дал Иерусалиму тот духовный толчок, который сделал его священным городом трех религий. В начале X в. до Р.Х. Давид завоевал и сделал эту небольшую крепость у подножия горы Сион столицей объединенного под его властью Израиля, и с этого момента началась история Иерусалима как священного города – города, который не только принадлежал царю, но стал местом пребывания Господа. Духовная мощь этого города, мощь, которую и сегодня ощущают все приезжающие в Иерусалим, заквашена на личности Давида. Во-вторых, к Давиду восходит гимнографическая традиция Церкви. Следует помнить, не все псалмы, содержащиеся в Псалтири, написаны Давидом; но именно Давид – родоначальник этого жанра, родоначальник такого рода поэзии. Вся библейская поэзия, и в конечном счете вся церковная гимнография восходит к песням, которые слагал Давид. Вся она выросла на его слове, на его преданности Богу, доверии к Богу, уверенности, что с Богом он пройдет сквозь стену, если это будет необходимо. И третье, что особенно важно, и что, может быть, важнее всего прочего – то, что к Давиду восходит мессианская линия; Христос – потомок Давида, еще при жизни царя пророк Нафан сказал ему, что от него произойдет Мессия. Таки образом и город, посвященный Богу, и гимнография, обращенная к Богу и, наконец, сам Господь, воплотившийся и родившийся в роде Давидовом – все это сходится в одной личности. - Давид – царь, второй царь в истории Израиля; первый из царей, Саул, оказался недостойным помазания, и его сменил Давид. Кончилась эпоха Судей, началась эпоха Царств. Хотелось бы спросить о духовном смысле царствования, помазания на царство. Почему Господь велит пророку Самуилу дать израильтянам царя, как бы снисходя к их слабости? Получается, что это вовсе не великое событие в жизни Израиля, а наоборот – свидетельство некоего падения, слабости. - Это действительно совершенно уникальное событие, по своей уникальности оно тождественно единобожию. Во всех восточных и не только восточных религиях царская власть превозносится и обожествляется, и только в Библии говорится, что династическая царская власть – это снисхождение Бога к слабости людей, к их маловерию, малодушию. Обращаясь к Самуилу с просьбой «Дай нам царя», они отвергают судей, которые избирались непосредственно Богом, и хотят иметь более стабильный, как им кажется, институт власти. Господь нисходит к их просьбе, и в конце концов, по неизреченной милости Своей ставит Израилю такого царя, который сам становится символом преданности Богу. Первый Израильский царь Саул теряет власть именно потому, что не был покорен Богу, изменил Ему, предал Его и пророка Его Самуила. Но Господь увидел подлинного царя в Давиде, мальчике-пастухе, музыканте, младшем из восьми сыновей Иессея. -Читая историю Давида (1 и 2 книга Царств), мы то и дело видим, что он ведет себя странно и неразумно в глазах современников; нам же эта неразумность все время что-то напоминает. Саул преследует Давида и хочет его убить; Давид же сохраняет его жизнь, отказываясь поднять руку на помазанника Божия, и оплакивает Саула, когда тот погибает. Давид отказывается покарать Семея, публично его, царя, оскорблявшего, потому что Господь повелел ему злословить Давида. Кто может сказать – зачем ты так делаешь? (2 Царств, 16,10) Давид прощает, любит, ждет и, наконец, оплакивает своего сына Авессалома, совершенно гнусно его предавшего… И все это заставляет нас обратить взор не к Ветхому уже, а к Новому Завету. - Бог ведь всегда один и тот же. И в Ветхом Завете, и в Новом – один и тот же Бог. Просто люди не одинаково близки или далеки от Него. Новый Завет открывает эпоху предельной близости между Богом и человеком. В Ветхом же Он не открывается в такой полноте. Но в тех, к кому Он приближался, кому Он открывался – в Аврааме, Иакове, Моисее, Давиде – мы действительно находим немало новозаветного. Это проблески грядущего Нового Завета. Давид очень мужественный человек, воинственный, он страшен для тех, с кем он воюет, но почему-то мы по сей день читаем – Помяни, Господи, Давида и всю кротость его (Пс.131,1) В чем кротость Давида? В том, что на первом месте у него то, что открывает ему Бог, и вот здесь Давид – действительно, кротчайший человек. Кроток он был – перед словом Божиим, которое было для него непререкаемым указом, даже если никак не сочеталось с его интересами в земном понимании. И именно потому Давид двигался в самом правильном направлении. Заметьте, в отличие от других древних владык, которые видели себя земными богами, Давид всегда знал, что он всего лишь человек. Что дни его – яко цвет сельный (Пс.102,15). Он никогда не надмевался. Не терял правильного, трезвого видения самого себя. Власть и слава меняют человека, много ли найдется в истории человечества людей, способных выдержать испытание властью и славой? Давид – один из немногих. - Всегда ли, однако, он это выдерживает? А история с Урией Хеттеянином и женой его, Вирсавией? - Давид совершил преступление. И мы должны быть благодарны библейским хронистам, что они так откровенно об этом пишут, не пытаются это замаскировать. Давид взял жену Урии, человека, чье поведние, как оно изображается на страницах Библии, совершенно безупречно и благородно, и кроме того он предельно предан царю Давиду. Но Давид послал Урию на смерть. И в этой ситуации Давид выглядит негодяем. Библия показывает нам, как низко он пал. И к нему приходит пророк Нафан, и говорит ему это. И здесь мы снова видим отличие Давида от большинства земных владык, от Иоанна Грозного, например, который убил митрополита Филиппа; Давид готов услышать обличающие его слова, он знает, что голос пророка – это голос Божий. Раскаяние Давида столь же глубоко, сколь и его падение. Потому-то оно и поднимает его оттуда, из бездны, потому-то мы и слышим 50-й псалом каждый день за богослужением. И мы должны извлечь для себя из этой ситуации урок, иначе говоря, вывести для себя такой закон раскаяния: чтобы поднять нас, оно должно быть так же глубоко, как и совершенный нами грех. - Есть такая метафора судьбы и личности Давида: солнце прорывается сквозь плотные тучи то здесь, то там, и слепит людей своими лучами. Она отражает истину? - Давид очень противоречив. И здесь мы вновь должны поблагодарить древнеизраильских хронистов: обычно придворные хроники выглядят совершенно иначе, перечисляют лишь великие заслуги царя. Мы говорили о том, что он отказался покарать Семея, публично его оскорблявшего, но ведь перед смертью своей он все-таки велел Семея казнить. А Давид эпохи Саула, молодой Давид – это командир такого отряда из беглых людей, по сути скрывающейся в горах боевой банды, и то, что он делает, каким образом он выживает – это очень похоже на современный рэкет, практику «крышевания» богатых людей, вспомним хотя бы историю с Навалом и супругой его Авигеей (1 Царств,25). Более того, какое-то время Давид служит исконным врагам Израиля филистимлянам, Анхусу, царю Гефскому (1 Царств, 27) Давид вынужден жить по законам того времени, которые, впрочем, мало отличаются от сегодняшних. Но в Давиде при этом бьется совершенно удивительное сердце, в нем живет удивительная душа, нечто такое, что опережает его самого. Бог выбрал Давида, и Давид оказался отзывчивым. Причина его противоречивости – именно в том, что он не тождествен самому себе, в том, что Бог как бы приподнимает его над ним же самим. Люди, которые записали хронику Давидова царствования, это чувствовали, и для них это было наиболее значимым. И это осталось в веках. - Многим памятны ахматовские строчки: во мне печаль, которой царь Давид// по-царски одарил тысячелетья. Но ведь он еще и радостью одарил нас по-царски – радостью о Господе… Да, действительно, многие псалмы являются выражением радости, ликования, хвалы. Это ликование порой захлестывает Давида. Библия изображает, как, забыв о своем царском достоинстве, Давид танцевал и скакал перед Ковчегом завета, когда тот переносили в Иерусалим. За что, кстати говоря, он удостоился презрения со стороны своей собственной жены. - Почему Архангел Гавриил предрекает Младенцу Христу престол Давида, отца Его (Лк.1,32)? Казалось бы, что общего между престолом (властью) Давида, земного царя, племенного вождя – и Престолом Сына Божия? - Нужно понимать, что в эпоху Второго Храма сложился особый богословский язык, и выражение «престол Давида» нельзя понимать буквально. Ожидали Мессию из рода Давида. И поэтому выражение «престол Давида» служила указанием на мессианское достоинство. - Образ царя Давида, по всей видимости, очень много значил для наших предков; храмы Владимирской Руси, Дмитриевский собор, Покров на Нерли украшены барельефами царя Давида с псалтирью. Это ведь не случайно? - В понимании наших предков Давид – это идеальный царь, который, с одной стороны, сохраняет верность Богу, а с другой – объединяет народ. Для князей эпохи разобщенной Руси, для Андрея Боголюбского и Всеволода Большое Гнездо Давид был прежде всего царем-объединителем, ведь под властью Давида объединились два царства, северное и южное. Израиль времен Давида, а затем Соломона был большой, крепкой, мощной империей, объединяющий не только израильские колена, но и соседние племена. Вот почему на западном фасаде Дмитриевского собора мы видим у ног Давида двух львов. Князь Всеволод, воспитывавшийся в Греции, мог воспринимать Давида как своего покровителя еще и вот почему: он - младший из сыновей Юрия Долгорукого, от второй уже его жены, и он, тем не менее, был призван на княжение. Поэтому Давид, младший из сыновей Иессеевых, Давид, которому поклонились братья его, много значил для Всеволода. На северном фасаде Дмитриевского собора есть еще одно изображение: сидит человек, и на коленях у него маленький мальчик в сапожках, это говорит о княжеском достоинстве, а перед ним еще по два отрока с двух сторон – кланяются ему. По всей видимости, это изображение Иессея и Давида. Для князя Всеволода это было своего рода парадигмой – избранность Богом вопреки человеческим установлениям. - Почему нет ни одного православного храма, освященного во имя Давида? Ведь память Давида совершается Церковью, и Псалтирь читается и поется в каждом храме. - Не знаю. Почему-то нет такой традиции. Я был в Грузии, встречался со Святейшим Патриархом Илией, и первое, что он сказал мне: во всей России нет ни одного храма во имя Давида Псалмопевца, а мы освятили такой храм. Патриарх пригласил меня в этот маленький храм на берегу Куры, чтобы я читал там псалмы на языке Давида – по древнееврейски. - Но вы ведь еще и переводите псалмы на современный русский язык. Зачем это вам – священнику? Церковный, церковнославянский вариант вас не удовлетворяет? Меня, например, он удовлетворяет вполне. - Мне очень нравится, как звучит Псалтырь по-церковнославянски. Этот текст очень удобен для церковной рецитации. И я знаю, что многие, кто читает, особенно, кто начинает читать псалмы в церкви получает огромное удовольствие от этого чтения. Но я думаю, что в первую очередь именно от звучания. Потому что смысл остается не совсем внятным. Обычно ухо выхватывает отдельное словосочетание или фразу, затем смысл куда-то уходит, отступает, связь теряется, потом опять наше восприятие выхватывает другую фразу… и в итоге у нас в голове сохраняются лишь отдельные предложения, которые только со временем, при наличии постоянной практики чтения Псалтыри, может быть начнут складываться в определенные образы. Я говорю, конечно, о себе, о своем восприятии, но думаю, что нечто подобное ощущают почти все, кто читает церковнославянскую Псалтырь. Что касается Синодального перевода на русский язык, то наверно, т.е. весьма определенно, он яснее передает значение псалмов (хотя надо иметь в виду, что в нем очень много неточных или даже совсем неверных чтений), но тяжеловесность, безыскусность языка, отсутствие даже намека на поэзию, (на ту благозвучность, которой отличается наш славянский текст) отпугивает читателя, который каким-то интуитивным образом понимает, что псалмы должны быть поэзией. Таким образом, славянский текст звучит красиво, но сложен для понимания, а Синодальный перевод, хотя и яснее, но не звучит. В своих переводах я пытаюсь соединить две задачи: предельно точно и понятно передать смысл оригинала, но при этом добиться также и красоты звучания, ориентируясь на богатую традицию русской поэзии. Хотя я стараюсь сохранить характерное для библейской поэзии тоническое стихосложение, и предпочитаю внутренние рифмы. Конечно, эти переводы не предназначены для чтения за богослужением, но скорее для домашнего чтения, с целью приблизится к лучшему пониманию богатого мира псалмической поэзии. Библейский взгляд на причины болезней и исцеление. Священное Писание не содержит специального рассуждения о болезнях. Однако указания на болезни весьма многочисленны и обнаруживаются в книгах самого различного содержания. Упоминание болезней мы можем найти и в исторических повествованиях, и в назидательных размышлениях, и в поучениях, и в псалмах, а также в обсуждении вопросов связанных с ритуальной чистотой и храмовым культом. В ВЗ упомянуты десятки различных заболеваний, точное значение которых не всегда определено. К примеру, среди проклятий, которыми Господь грозит Израилю, если тот отступит от Его заповедей (Втор 28), упоминаются: бесплодие, моровая язва, чахотка, горячка, лихорадка, воспаление, проказа, короста, чесотка, сумасшествие, слепота, сердечный приступ… Интересно, что многие слова обозначающие болезнь в иврите выделяются в особый класс, образуясь по единой морфологической модели. Наиболее общими словами, обозначающими болезнь в целом, являются холи и нега, последнее служит, как правило, для указания на инфекционные заболевания. В НЗ тема «болезнь и исцеление» также занимает весьма заметное место. Большинство повествований о чудесах Спасителя передают случаи чудесного исцеления: Исцеление тещи Петра, слуги сотника, согбенной женщины, кровоточивой, слепорожденного, десяти прокаженных и еще многие другие (из 36 чудес упомянутых в Евангелиях, 26, т.е. больше чем две трети – это случаи связанные с исцелением). Причем целый ряд исцелений Господь совершает в субботу, чем вызывает, с одной стороны, гнев и осуждение законоучителей, фарисеев, но с другой, ликование народа, который «радовался о всех славных делах Его» (Лк 13:17) Вся эта проблематика, связанная с субботними исцелениями, лежит в чисто религиозной плоскости. Поэтому попытаемся через рассмотрение значения субботнего дня и субботних исцелений Спасителя приблизиться к пониманию библейского отношения к природе и к причине болезни. В седьмой день Бог почил от всех дел Своих, но почил здесь не означает, что Бог устранился от дел. Напротив, далее говорится И благословил Бог день седьмой, и освятил Его. Еврейский глагол шават (почить, отдыхать) родственен глаголу яшав (сесть, воссесть). Каждую субботу в ветхозаветном храме левиты пели особый субботний псалом. Господь воцарися, в лепоту облечеся, облечеся Господь в силу и препоясася, ибо утверди вселенную, яже не подвижется, готов престол Твой оттоле… Иными словами, весь мир сотворен, как престол Божий, и в седьмой день Господь воцаряется в мире, т.е. являет в нем Свою силу и освящает его. Это в первую очередь относится к человеку, который есть венец и завершение творенья. Мир в котором обитает Адам обозначен словосочетанием Ган Эден (сад неги, сад сладости, сад блаженства), это мир абсолютного здравия, где нет никакой боли или страдания, где нет ни болезни ни смерти. Известное евр. слово шалом, которое переводится как мир, полнота, но также имеет значение здоровье. В мире с богом, в полноте богообщения человек был совершенно здоров. И даже когда человеку повелевается хранить и возделывать Едемский сад, то этот труд не имел своим последствием ни усталости ни утомления. Лишь отпав через грех ослушания от освящающей и восполняющей тварную природу божественной силы, человек обрекает себя на страдания: в муках будешь рождать детей, обращается Бог к Еве; В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят – в этих словах отныне заключена участь всякого человека. Таким образом, болезни связываются со смертью, а и то и другое рассматривается как самый непосредственный результат грехопадения. В современном состоянии мира человек подвержен болезням, телесным страданиям и смерти. Однако личная ответственность за болезнь не всегда одинакова. Среди болезней описанных в Библии есть такие, которые связаны с процессом старения и дряхления организма: Когда Исаак состарился, то притупилось зрение глаз его (Быт 27:1); Царь Аса в старости своей был болен ногами (3Цар 15:23). Упоминаются также врожденные пороки или случайные увечья, например хромота Мемфивосфея (2Цар 9:13). Однако принципиально библейский взгляд, или лучше сказать ветхозаветный взгляд на болезни может быть выражен словами из книги Исход «Если ты послушаешься Господа, Бога твоего, и будешь делать угодное перед очами Его, и внимать заповедям Его, и соблюдать все уставы Его, то не наведу на тебя ни одной из болезней, которые навел Я на Египет, ибо я Господь целитель Твой» (Исх 15:26) Господь посылает болезнь на человека или на весь народ в качестве наказания за совершенный им грех: проказой наказывает Господь Мариам за то, что она злословила на Моисея (Числ 12:1-14), массовая эпидемия поражает израильтян за их сношения с дочерьми Моава и поклонение Ваал-Фегору (Числ 25:1-9). Болезнь наряду с другими карами служит проявлением гнева Божия. Несколько раз в различных книгах ВЗ встречается выражение: меч, язва, и голод (Иер 14:12; Иез 6:11 и др.), что указывает на то, что эпидемия язвы воспринималась как одно из трех основных массовых бедствий. Вместе с тем болезнь, как и любая кара, ниспосланная от Бога, имеет своей целью положить предел беззаконию, и одновременно расположить человека или весь народ в целом к осознанию своего греха и к покаянию. Во многих псалмах мольба об исцелении, призыв о помощи, упование на милосердие Божие сопровождается признанием и исповеданием своих грехов Нет целого места в плоти моей от гнева Твоего, нет здоровья в костях моих от грехов моих, ибо беззакония мои превысили главу мою (Пс 38:4-5) И Бог, Который, не желает смерти грешника, но да обратится и жива будет душа его, Бог, Который наказует, но не умерщвляет подает исцеление. Уже в ВЗ исцеление есть одно из постоянных проявлений Божьего всемогущества (Ис 19:22; 57:18). Но вместе с тем не запрещается прибегать и к помощи медицины, (4Цар 20:7) не запрещается применять лекарства, а у Иисуса Сына Сирахова мы даже находим особую похвалу медицинской профессии (Сир 38:9-14) Сын мой! В болезни твоей не будь небрежен, но молись Господу и Он исцелит тебя. Оставь греховную жизнь, исправь руки твои, и от всякого греха очисти сердце. Дай место врачу, ибо и его создал Господь, и да не удаляется он от тебя, ибо он нужен. В иное время и в их руках бывает успех, ведь и они молятся Господу, чтобы он помог подать больному облегчение и исцеление к продолжению жизни. Особой темой, к которой подходит уже ВЗ, является страдание и болезнь праведника. Эта болезнь не может быть ни карой ни наказанием. Господь попускает ее, как испытание, как возможность, претерпевая мучение, засвидетельствовать непоколебимость своей веры, засвидетельствовать своею преданность Богу не только в благополучии, но и в страдании. Таковы болезни сквозь которые проводит Господь Своих праведников Иова и Товию. Наконец величайший из ВЗ пророков – пророк Исаия – предвозвещая в 53 главе своей книги явление Отрока Господня, духовно прозревает тайну болезни и страдания, как искупительной жертвы за грехи мира: Он был презрен и умален перед людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от Него лицо свое. Он был презираем, и мы ни во что ставили Его. Но Он взял на Себя наши немощи и понес наши болезни; а мы думали, что Он был поражаем, наказуем и унижен Богом. Но Он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши; наказание мира нашего было на нем и ранами Его мы исцелились. Таким образом, суммируя ВЗ взгляд на причину болезней, можно выделить следующие моменты:
Последнее во всей полноте осуществилось через вольное страдание и крестную смерть Спасителя, рассмотрение которых выходит за рамки этого доклада. И все же необходимо отметить, что Евангелием устанавливается принципиально новое отношение к болезни: принимая свою болезнь с кротостью и терпением, видя в ней волю Божию, человек полагает начало крестоношению, т.е. добровольному следованию за Христом в страдании. Болезнь ужасающая и бессмысленная для секулярного мира становится осмысленным подвигом направленным на становление души, на обретение духовного здравия, вхождением в тайну страдания и воскресения Христова. Другой очень важный аспект: нигде как в Евангелии не выражен призыв к соучастию и состраданию болящим. Эта идея доводится до своего предела: оказавший внимание болящему оказал его Самому Господу. В каждом страждущем Евангелие призывает видеть страждущего Христа. Но вернемся к теме субботних исцелений Спасителя. Господь, проповедуя по субботам в синагогах, возвещает о том, что приблизилось Царство Небесное и примирение с Богом, о том, что человек может вновь обрести покой, или по выражению апостола Павла Субботство. Исцеления, совершаемые Им тут же, удостоверяют силу и действенность Его слов. Они показывают, что на земле уже действует Божественная сила, которая, в конце концов, окончательно победит всякую болезнь. Чудеса исцелений предвозвещают то совершенство, которое человечество обретет в Царствии Божием, когда по слову Откровения св. Иоанна Богослова, будет новое небо и новая земля, и Бог будет обитать с людьми, и Он отрет всякую слезу с очей их, и смерти уже не будет, ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло. (21:4) Как присутствует в нашей жизни – жизни сегодняшних православных христиан – Ветхий Завет? Что он для нас – огромный неисследованный пласт, известный лишь местами, и очень мало влияющий на нашу жизнь – или живой неиссякаемый источник смыслов, без понимания которых нельзя ни Евангелия, ни апостольские послания, ни православное богослужение постичь в необходимой мере? Какие трудности ждут нас при погружении в книги Ветхого Завета? Что мы должны знать, чтобы чтение этих книг действительно пошло нам на пользу? - Отец Леонид, почему это необходимо – читать Ветхий Завет? У нас же есть Новый, есть Евангелие. Этого недостаточно? - Да, есть Евангелие, и чем больше мы его читаем, тем лучше понимаем, как необходимо знание Ветхого Завета для более глубокого и точного понимания Нового. В Новом Завете нет книги, где не было бы ветхозаветных цитат. Более того, если мы откроем издание Нового Завета с перекрестными ссылками, мы увидим, что там на каждой странице десятки ссылок на Ветхий Завет. Язык Нового Завета весь пронизан – не только прямыми цитатами, но и коннотациями, аллюзиями, образами Ветхого Завета. Все основные богословские положения были сформированы в ветхозаветную эпоху. Обратите внимание: Спаситель нигде не доказывает, не обосновывает бытия Божия. Общее представление о Едином Боге, о Его участии в истории, о том, что Он ведет Свой народ ко спасению – все эти истины, известны уже Ветхому Завету. Углубленное чтение Нового Завета невозможно без Ветхого. Он дает нам историческую ретроспективу, рассказывает о домостроении нашего спасения, которое, в конце концов, увенчивается новозаветным откровением. Вспомним притчу о злых виноградарях (Мф.21,34-46). Человек, который знаком с Ветхим Заветом, в частности, с книгой Исайи (а люди, слушавшие Спасителя, знали Ветхий Завет куда лучше нашего – близко к тексту), увидит, что именно оттуда взяты евангельские образы. Ис.5:1-2 У Возлюбленного моего был виноградник… Он обнес его оградой… и построил башню посреди его, и выкопал в нем точило, и ожидал, что он принесет добрые грозды, а он принес дикие ягоды. Чуть ниже пророк поясняет: Виноградник Господа Саваофа есть дом Израилев (Ис.5,7). В притче о злых виноградарях тоже кажется все понятным: хозяин виноградника – это, конечно, Бог Отец; виноградари – это еврейский народ и его главы; слуги, которых хозяин посылает за плодами виноградника – это пророки, и наконец, он посылает сына – это Единородный Сын Божий… Но остается вопрос, из евангельской притчи мы не сразу понимаем что же такое виноградник. Если для Ветхого Завета виноградник – это Израиль, то что есть виноградник в Новом Завете? Но чуть ниже говорится, что хозяин, придя, отдаст виноградник другим виноградарям, которые будут отдавать ему плоды во времена свои (Мф.21,41); и далее Господь поясняет Потому сказываю вам, что отнимется от вас Царство Божие… И теперь нам становится понятно, что виноградник в евангельской притче – это уже не образ Израиля, а образ Царствия Божия, которое явлено в мире в лице Иисуса Христа. Господь в Своей притче не повторяет Ветхий Завет, Он наполняет его образы новым содержанием, происходит определенный смысловой сдвиг: Израиль может быть виноградником, только если он привит к Царству, но не сам по себе. И поэтому, когда в Евангелии от Иоанна Господь говорит: Я есмь истинная виноградная лоза, а Отец Мой виноградарь (Ин.15,1) и чуть ниже Я есмь лоза, а вы ветви, кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода (Ин.15,5) – это продолжение того же смыслового ряда, который мы не сможем разглядеть без знания и понимания Ветхого Завета. И есть еще масса подобных примеров, где именно Ветхий Завет содержит исходную точку для осмысления новозаветной притчи, или поучения. Можно сказать, что даже сами евангельские повествования формируются в связи с чтением Ветхого Завета. Евреев всегда волновали мессианские пророчества, т.е., пророчества о приходе Мессии; в евангельскую эпоху уже существовали подборки таких пророчеств, они известны среди кумранских находок, это так называемые тестимонии, то есть свидетельства. Апостолы смогли увидеть эти пророчества в свете той истории, той реальности, к которой сами были причастны, в свете того знания, которое получили, следуя за Христом. В первой же главе Евангелия от Матфея мы читаем А все сие произошло, да сбудется реченное Господом через пророка (Мф.1,22), и потом это да сбудется реченное (т.е. отсылка на мессианское пророчество) повторяется десятки раз. Новозаветное событие ставится в соответствие с ветхозаветным текстом. Евангелист хочет показать, что мессианские пророчества хорошо известные евреям 1-го века исполнились в лице Спасителя. Создается даже впечатление, что Матфей рассказывает не обо всем, а лишь о том, что как бы высвечено этими мессианскими пророчествами. Так формируется евангельское повествование. - Но ведь и Сам Спаситель не раз обращается к Ветхому Завету, прямо цитирует или ссылается на него. Почему? - Потому что именно такая проповедь наиболее понятна и наиболее убедительна для евреев того времени. Для них обоснованное, аргументированное высказывание – это только то высказывание, которое снабжено цитатой из Ветхого Завета. Иудаизм эпохи Второго храма «торацентричен». Тора, т.е. Пятикнижие, Закон для него – во главе угла. Всякое утверждение должно быть скреплено отсылкой на Писание. Мы видим, что часто вопросы, которые задают Спасителю касаются смысла Закона, например: Учитель! Какая наибольшая заповедь в Законе? И Он отвечает, цитируя Закон: возлюби Господа Бога своего всем сердцем твоим и всею душею твоею, и всем разумением твоим (Мф.22,35-40) Ответ Спасителя – прямая цитата из Второзакония (…). И точно так же ведет себя апостол Павел. Он объясняет иудеям в синагоге, Кто Такой Христос, исходя из Закона и пророков. Если бы он не ссылался на них, его слово не было бы принято. "Павел, по своему обыкновению, вошел к ним и три субботы поучал их от Писаний, объясняя и доказывая..." (Деян 17:2). "И он (т.е. апостол Павел) с утра до вечера говорил им, свидетельствуя о Царстве Божием, и убеждая их об Иисусе из Закона Моисеева и из Пророков" (Деян 28:23). Интересно, что отголосок этой дидактической традиции мы находим и в более позднее время во втором веке: формальное следование этому принципу среди иудействующих породит жалобу св. Игнатия Богоносца: "я слышал от некоторых слова: "если не найду в древних Писаниях, то не верю написанному в Евангелии"" (Послание к Филадельфийцам, гл. 8). На что Игнатий отвечает: «а для меня Христос древнее Писаний». В целом можно сказать, что евреи евангельской эпохи могли прийти к Новому Завету только через Ветхий, а мы, начиная с первых христиан-европейцев, идем, как правило, наоборот – от Нового к Ветхому. Но и таким образом восстанавливается необходимая связь двух Заветов. - Знакомство с Ветхим Заветом обогащает и углубляет нашу духовную жизнь, но, обращаясь к нему, мы должны быть готовы также и к трудностям: неразрешимым, как кажется поначалу, вопросам, порождаемым ими сомнениям… Что мы должны понимать, коль скоро мы открыли Ветхий Завет? - Прежде всего – то, что это тексты, отстоящие от нас на два, на три тысячелетия. И поэтому они значительно отличаются от той литературы, к которой мы привыкли. Наше читательское восприятие, сформированное за школьной скамьей чтением современных произведений, учебников, газет и т.п., не годится при чтении Священного Писания, древняя литература строится по совершенно другим законам. Мы привыкли получать информацию в эксплицитном виде, пассивно считывать то, что изложено. В Священном Писании все иначе. Слово Божие подается сокровенным образом. Священное Писание не сообщает нам все до последней точки, оно совсем иначе выстраивает свое общение с читателем. Оно вовлекает нас в диалог, оно подводит нас к вопросам и требует, чтобы мы искали ответа. Ответ часто тоже содержится в Священном Писании. Читатель – не пассивный считыватель, он должен постоянно задавать себе вопросы и искать на них ответы: вопросы обусловленные Писанием, и ответы подсказанные тем же Писанием. Это характерно и для Ветхого, и для Нового Завета: кто имеет уши слышать – да слышит, говорит Господь (Мф.13,9). Поэтому вопросы, недоумения, ощущение недосказанности не должны нас пугать, напротив, все это должно привлекать нас к этой книге, вновь и вновь возвращать к ее чтению. - Но вот только один из многих возможных примеров недоумения. В книге Бытия сказано: да будут светила на тверди небесной (Быт.1,14) Но мы-то знаем, что небесные тела отнюдь не к тверди прикреплены. Как мы должны воспринимать эти слова – как отражение воззрений людей того времени или как истину? - Во-первых, слов «твердь» попало к нам из греческого текста. А значение достаточно редкого еврейского слово «ракиа» не до конца понятно. Однокоренной глагол «рака» означает «растягивать», «сплющивать». Если принять значение «растягивать», то можно предположить, что речь идет о протяженном пространстве. То есть это проблема перевода. Важно, однако, понимать, что она – не главная. В священном Писании надо различать главные вещи и второстепенные. Главное, что мы узнаем из книги Бытия – то, что Бог есть Творец Вселенной. Первые же строки этой книги отметают языческие представления о цепочке божественных порождений. Мы видим одного-единственного Бога – Элохим. Второе, что должно нас поразить – то, что на вершине творения стоит человек. Он появляется в последний день – как венец творения. И Бог хочет обитать в человеке. Он хочет, чтоб человек разделил с Ним Его божественную жизнь. Человек должен стать тем центром, через который мир соединяется с Богом, Бог любит человека и жаждет общения с Ним. И когда появляются на земле герои исполины (чьими подвигами и чьей силой восхищались древние и слагали об этом эпические поэмы), то Господь сожалеет, что люди эти всего лишь плоть, и Его Дух не может обитать в них. Языческие боги ревнивы, они не хотят, чтобы люди вторгались в их сферу, а уже на самых первых страницах Ветхого Завета мы видим Бога человеколюбивого, Который хочет, чтобы человек был общником Его жизни. Это то главное, то удивительное, с чем мы встречаемся на страницах книги Бытия. Но свое окончательное осуществление все это, конечно, найдет только с приходом Спасителя. Важно понимать, что история до Авраама – это протоистория, здесь обозначены основные проблемы человеческого бытия, и ее не надо понимать слишком буквально (иначе нам придется признать, что змея может говорить человеческим голосом и т.п.). Здесь говорится о мужчине и женщине, про верность и предательство, про первое убийство, про грех непочитания родителей, про искушение – это важнейшие архетипы человеческого бытия. Это в первую очередь богословский текст, изложенный языком притчи, но отражающий реальные события. Недоумения могут возникать еще и от незнания языковых особенностей. Священное Писание говорит, используя тот язык, те образы, те словесные обороты, которые имели хождение в свое время. Когда мы читаем «сотворил Господь небо и землю» - это идиоматический оборот, означающий «сотворил Вселенную». В еврейском языке нет слова «Вселенная», вместо него употребляется выражение – небо и земля. - В одной беседе невозможно, конечно, задать все возникающие вопросы – хотя бы уже потому что Ветхий Завет огромен; но попробуем остановиться на самых распространенных. Многих смущает жестокость того закона, который дает Бог Своему народу: закона, требующего немедленной и страшной казни для человека, нарушившего субботу или для женщины, изменившей супругу. Верить ли, что этот закон на самом деле был дан Богом, а не порожден нравами того времени? - Мне так же трудно ответить на эти вопросы, как и вам, потому что я тоже живу в христианское время. Но надо помнить – вся история Ветхого завета – это история воспитания народа, который приуготовляется к тому, чтобы принять Слово Божественной истины. Бог как воспитатель бывает достаточно строг, но это соответствует нравам тех людей и соблазнам, которые этих людей окружали. Этим людям были нужны жесткие нормы, иначе они развратились бы и уклонились в язычество. Все, что мы читаем, мы должны сравнивать не с нашей действительностью, а с той действительностью, которая окружала ветхозаветный народ. Если мы будем поступать таким образом, мы поймем, что ветхозаветный закон – это на самом деле шаг вперед, это шаг к тому, чтобы поставить разумный предел первобытной жестокости. Так утверждение воздаяния по принципу талионного права «око за око, зуб за зуб» для нас людей воспитанных на христианском призыве к прощению и милосердию представляется проявлением крайней жестокости. Но если мы вспомним песню Ламеха, который говорит, что он готов убить отрока за синяк, то мы увидим, что закон «око за око» - пытается ограничить мстительность. - И еще один столь же распространенный вопрос. В книгах Моисеевых содержится масса подробных инструкций на все мыслимые жизненные ситуации: иные из этих инструкций поражают нас своей мудростью и гуманностью, другие кажутся жестокими, третьи же смущают ритуальной сложностью; современному человеку эти требования и запреты могут казаться бессмысленными. Должны ли мы воспринимать их как действительно изошедшие от Бога? - Вещи, кажущиеся бессмысленными, часто становятся понятными в свете современных исследований, исторических и археологических. Ну, например, такое странное, казалось бы, требование: – не вари козленка в молоке его матери (Исход,23,19;Второзак.14,21). Оно привело к тому, в конце концов, что иудеи не совмещают в своем рационе мясные и молочные продукты. В 30-е годы прошлого века при раскопках древнего города Угарит была обнаружена клинописная библиотека, и теперь это наш основной источник знаний о финикийско-ханаанейской мифологии. В частности таблички рассказывают о центральном празднике, посвященном верховному богу хананейского пантеона: в качестве жертвоприношения там варился козленок именно в молоке его матери. Запрет, кажущийся нам нелепым, на деле означает запрет на участие евреев в языческом празднике. Когда что-то кажется непонятным, следует вспомнить, что наши знания об истории Ближнего Востока невелики и фрагментарны – даже знания ученых (библейская археология как наука существует не более 150 лет) не говоря о знаниях рядового читателя. Поэтому не надо думать, что те вещи, которые нам кажутся сегодня бессмысленными, бессмысленны на самом деле. - Особую проблему для читающих Ветхий Завет составляют те самые мессианские пророчества: нам не всегда легко соотнести их с тем, что мы знаем о Христе, будучи христианами. У Исайи говорится о Том, Кто взял на себя наши немощи и наши болезни (Ис.53,4), изъязвлен был за грехи наши (53,5) истязуем был, но страдал добровольно (53,7), но там не говорится о Сыне Божием, Единосущном Отцу, не говорится об одном из Лиц Троицы. - Надо помнить: Ветхий Завет – это лишь приближение. Вся полнота откровения является в Новом Завете. Только там мы и можем услышать Видевший Меня видел Отца…Я в Отце и Отец во Мне (Ин.14, 9-10). Тождество Мессии и Бога провозглашается только в Новом Завете. Но и в пределах ветхозаветной церкви назревали новозаветные интуиции. Само представление о творческом «Слове Божьем», о Премудрости, которая предсидит престолу Бога, о Славе - совершенно ветхозаветное. В эпоху второго храма в иудейском богословии возникает такое понятие как мемра – Слово. Это богословское представление – о том, что есть Бог и есть Слово Божие. Ветхий Завет пронизан таким откровениями грядущего Спасителя, но их можно сравнить с проблесками, а во всей полноте Личность Сына Божия предстает нам в Новом Завете. - Ветхий Завет – это, по сути, огромная разветвленная родословная, и Евангелие от Матфея также начинается с родословной Спасителя. Это ведь тоже говорит о непосредственной связи двух Заветов? - Если бы Евангелие от Матфея не начиналось именно так, то все эти вереницы имен в Ветхом Завете остались бы для нас просто археологией. Череда имен привела к тому, что на древе человеческого рода созрел вот такой удивительный плод – человеческий, но одновременно и Божественный, т.е. Христос, Который объединил в Себе всю полноту двух природ. Если такой плод мог созреть, значит, это древо совершенно особого рода, древо, способное приносить богочеловеческие плоды, плоды, исполненные божественного духа. Цепочки имен в Ветхом Завете говорят о том, что еврейский народ жил ожиданием, надеялся достигнуть ожидаемого, дотянуться до него хотя бы через своих потомков. А если потомки сохраняют память о своих предках, то это делает предков участниками евангельских событий. - Не зная Ветхого Завета, можем ли мы понимать православное богослужение? - В нашем богослужении присутствует огромное количество ветхозаветных текстов. За нашим богослужением звучат псалмы, в смысл которых мы, к сожалению, далеко не всегда вникаем. За каждой всенощной звучит 50-й псалом Давида, но можем ли мы правильно понять его, если мы не читали Книги Царств и не знаем, что произошло с Давидом. При каких обстоятельствах он воспел этот псалом? Помимо Псалмов у нас есть паремии, это ветхозаветные фрагменты, которые читаются за богослужением, есть прокимны, это тоже стихи из псалмов, но и в канонах огромное количество образов из Ветхого Завета: яко пешешествовал Израиль по бездне стопами… О чем это? Более того Ветхий Завет присутствует и в наших молитвах из молитвослова. «Яко хотением не хощу смерти грешника, но еже обратитися, и живу бытии ему – повторяем, не зная в большинстве случаев, что впервые это Господь рек через Иезекииля [18,35]. - Почему в каноническую Библию не включены такие яркие поэтические тексты, как Иудифь, Товит, вторая и третья книга Ездры, книги Маккавейские, книга премудрости Иисуса сына Сирахова? Они менее важны для нас, чем канонические книги? - Канон формировался где-то в конце первого века после Рождества Христова. Канон – это книги, которые рекомендуются для чтения в качестве Священного Писания. Еврейский, масоретский канон формировался в Палестине, а в Александрии, в иной среде сформировался христианский канон, который шире. В конце четвертого века блаженный Иероним вводит понятие канонической или неканонической книги: он считает, что те книги, которые входят в Палестинский канон, не вызывают никаких сомнений в истинности (у него было даже такое понятие – еврейская истина). Книги, которые не входят в него, но присутствуют в греческой Библии, в каноне Септуагинты, блаженный Иероним считал полезными и допустимыми, но называл их второканоническими, то есть ставил их авторитет чуть ниже. Эта система установилась в христианском мире, и с той поры мы делим книги Библии на канонические и неканонические. Неканонические книги не выделены в какой-то отдельный блок, они стоят в Библии – каждая соответственно своему жанру и хронологии – и это говорит о том, что первоначально эти книги рассматривались наряду со всеми прочими. Читать их так же полезно и необходимо, как и другие. Это очень важные памятники ветхозаветной письменности - Как вы бы посоветовали читать Ветхий Завет – подряд, сплошь? Но это тяжело, через иные книги просто не проберешься. - Я бы советовал читать не сплошь, а с большими лакунами. Необходимо прочитать книгу Бытия, Исход, книгу Второзаконие, которая была особенно важна для современников Спасителя; а дальше – исторические книги, Иисуса Навина, книгу Судей, книги Царств, большая часть которых посвящена истории царя Давида. Особое значение для христианина имеют пророческие книги, именно в них нам говорится о Спасителе, и они являют собою мост меж Ветхим и Новым Заветом. В Ветхом Завете много учительных книг, и поэтических книг: книга Иова, Песня Песней. Книга Экклезиаста…Библия – это ведь не единая книга, это своего рода библиотека, и она включает разные книги, и в любой из них можно найти немало интересного, поучительного. Ветхозаветные прообразы Евхаристии Слова Спасителя, которые он произносит в капернаумской синагоге: Я есмь хлеб жизни (Ин 6:48); Я – хлеб живой, сошедший с небес (Ин 6:51) – вызывают возмущение и споры среди иудеев. Они выглядят настолько странными, что по свидетельству евангелиста Иоанна «многие из учеников Его отошли от Него» (Ин 6:66). Как видно из евангельского повествования возражение иудеев вызывает именно то, что Господь «хлебом жизни» называет Свою Собственную Плоть (особенно возмущает иудеев призыв есть Плоть и пить Кровь Иисуса), тогда как сами понятия: «хлеб с небес» (Ин 6:33), «хлеб жизни» (Ин 6:48), «хлеб живой» (Ин 6:51) похоже не встречают никакого протеста или недоумений. Забегая вперед, можно сказать, что евангельское выражение «хлеб жизни», равно как и другое выражение из первого послания апостола Павла к Коринфянам «чаша благословения» (10:6) были известны и имели хождение в иудаизме времени Второго храма. Они зафиксированы, в частности, в еврейском греко-язычном апокрифе «Иосиф и Асенеф», где несут очень важную смысловую нагрузку. Конечно представление о Евхаристии, как она была установлена Господом Иисусом Христом на Тайной вечери, представление о Евхаристии, как новом величайшем даре Божественной благости отсутствует, и просто невозможно для Ветхого Завета. Однако тема пищи – тема питания, вкушения пищи, тема совместных и культовых трапез – занимает заметное, если не сказать одно из центральных мест в ветхозаветной религиозной практике. Роль вкушения, каковой она предстает в библейской и межзаветной литературе, выходит далеко за рамки обычного физиологического насыщения и имеет целый ряд аспектов: социальных, ритуальных, культовых и т.п. С другой стороны, через пищу (т.е. насыщение или, напротив, голод) определяется отношение Бога к человеку, Его благосклонность или наказание. Все это делает пищу одним из доминирующих символов Священного Писания. Рассмотрим кратко некоторые аспекты ветхозаветного представления о пищи, которые могут иметь значение в перспективе новозаветной Евхаристии. I Библейские данные Пища и творение Первое на что мы должны обратить наше внимание – это то, что указания относительно пищи обнаруживаются уже в самом начале книги Бытия и помещены в шестоднев, т.е. составляют неотъемлемую часть повествования о творении. Сразу по сотворении живых существ и человека Бог дает распоряжение относительно пищи. И сказал Бог: вот, Я дал вам всякую траву, сеющую семя, какая есть на всей земле, и всякое дерево, у которого плод древесный, сеющий семя; - вам сие будет в пищу... Бог не только творит, вычленяет (именно такова этимология глагола ברא – отделять, вычленять) мир из небытия и приводит его в бытие, но и питает его, т.е. не оставляет мир Своим благим промыслом (любопытно, что каузативная форма от того же корня ברא имеет значение питать, кормить, утучнять). Образ Бога заботящегося о пропитании Своих творений постоянно обнаруживается на страницах Библии. Очи всех на Тебя уповают И Ты даешь им пищу их в свое время Открываешь Ты руку Твою И насыщаешь все живущее по благоволению. (Пс 145:15-16) В наиболее общем виде этот аспект творения представлен в описании творения из книги Иисуса сына Сирахова: Навек устроил Он дела Свои, И начала их – в роды их. Они не алчут, не утомляются, И не прекращают своих действий. (Сир 16:27) Благодарность за особую непрестанную заботу о Своем народе, за Провидение Божие предписывалось совершать во время специального приношения и вкушения начатков, т.е. первых плодов: И поставь это (начатки плодов – Л.Г.) пред Господом, Богом твоим, и поклонись пред Господом, Богом твоим. И веселись о всех благах, которые Господь, Бог твой дал тебе... (Втор 26:10-11) Пища и Завет Другой очень важный момент: в центре творения стоит Завет – союз Бога и человека. Бог – Творец, и Он же «Бог верный, Который хранит завет» (Втор 7:9) (слово ברית завет, союз производное от того же корня ברא). Всякий раз, когда заключается или обновляется Завет, обновляется все творение. Какие события, сопровождавшие Синайский завет, наиболее глубоко врезались в память древних евреев? Первое – то что Бог разделил воды Чермного моря, отделив сыновей Израиля от египтян, и, второе – то что Бог питал народ Свой в пустыне. В Новом Завете все эти библейские образы находят свое предельное и окончательное исполнение: во Христе человек именуется новою тварью (2Кор 5:17; Гал 6:15) – это новое творенье, которое Господь изымает из власти смерти и питает Своей Собственной Плотью и Кровью. Совместное вкушение пищи – неотъемлемая часть любого ветхозаветного договора или союза. Например, повествование о заключении союза между Иаковом и Лаваном оканчивается описанием общей трапезы. И заколол Иаков жертву на горе и позвал родственников своих есть хлеб; и они ели хлеб и пили и ночевали на горе. (Быт 31:54) По примирении с Авимелехом Исаак сделал пиршество «и они ели и пили» (Быт 26:30). Подобным образом и завет между Богом и человеком скрепляется трапезой совершаемой в присутствии Бога. По оглашении Синайского Завета «взошел Моисей и Аарон, Надав и Авиуд, и семьдесят из старейшин Израилевых... и видели (место) Бога и ели и пили» (Исх 24:9-11). Тоже касается и возобновления завета, как оно описано, например, в книге Неемии: «и пошел весь народ есть, и пить, и ... праздновать с великим веселием» (Неем 8:9). Пища и воспоминание Хотя по замечанию Йеремиаса в иудаизме всякое «застольное общение означало общение перед Богом» (J. Jeremias, New Testament Theology, New York 1971, ст. 115), особую роль в культовой практике древнего Израиля имели обрядовые трапезы, на которых вспоминались значимые события священной истории, связанные с заступлением и вмешательством Бога в прошлом. Наиболее ярким примером является, конечно, празднование Пасхи (Втор 16:1-8), во время которой Израилю предписывается вкушение агнца с пресным хлебом «дабы ты помнил день исшествия своего из земли Египетской во все дни жизни твоей» (Втор 16:3). О таких трапезах в Библии говорится, что они совершаются «перед лицом Господа», или «в присутствии Господа», а народ призывался «веселиться пред Господом» (Втор 14: 26 и др.). Подобным образом, устанавливая таинство Евхаристии, Господь заповедует своим ученикам: «сие творите в Мое воспоминание» (Лк 22:19), а первые христиане по замечанию евангелиста Луки «преломляя по домам хлеб, принимали пищу в веселии и простоте сердца, хваля Бога» (Деян 2:46-47). Пища и благодарение В современной науке одну из альтернатив пасхальной трапезе в качестве прообраза христианской Евхаристии усматривают в זבח תודה (жертве благодарения) – это культовое благодарение одного лица или группы лиц за божественную помощь или спасение, которое наряду с жертвоприношением (пресный хлеб, лепешки, пшеничная мука с елеем, но также и квасной хлеб (Лев 7:12-15)), включало гимн, повествующий о том, что сотворил Бог, и совместную трапезу. Пища и очищение Непосредственное отношение к нашей теме имеют также и культовые трапезы, сопровождающие жертвоприношения, и являющиеся неотъемлемой частью обряда очищения: И разгневался (Моисей) на Елеазара и Ифамара, оставшихся сынов Аароновых, и сказал: почему вы не ели жертвы за грех на святом месте? ибо она святыня великая, и она дана вам, чтобы снимать грехи с общества и очищать их перед Господом. (Лев 10:16-17) То же мы видим и в описании особого хлебного приношения: Это великая святыня, подобно как жертва за грех или жертва повинности. Все потомки Аароновы мужского пола могут есть ее. Это вечный участок в роды ваши из жертв Господних. Все, прикасающееся к ним, освятится. (Лев 6:14-18). Эсхатологический пир и победа над смертью Наконец, говоря о ветхозаветных прообразованиях Евхаристии необходимо остановиться на пророческом видение Исаии, где грядущее торжество боговедения, открытого всем народам, и победы над смертью разворачивается в картину эсхатологического пира: И сделает Господь Саваоф на горе сей для всех народов трапезу из тучных яств, трапезу из чистых вин, из тука костей, и самых чистых вин; и уничтожит на горе сей покрывало, покрывающее все народы, покрывало, лежащее на всех племенах. Поглощена будет смерть на веки. (Ис 25:6-8) Пророческое видение грядущего пира, на котором устраняется смерть, находит свое воплощение в призыве Спасителя: Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную; и Я воскрешу его в последний день (Ин 6:54). Внебиблейские данные Переходя к рассмотрению внебиблейских данных, я хотел бы отметить, что в задачу моего доклада не входил подробный разбор генезиса и типологических сближений Тайной Вечери с практиками совместных трапез, распространенных в иудаизме Второго храма. Отметим лишь, что помимо Пасхальной трапезы и жертвы благодарения, известных из Библии, Тайную Вечерю связывали с трапезами типа קדוש (киддуш), חבורה (хавура), а также с совместными трапезами ессеев. Представление о том, что Тайная Вечеря являлась субботним киддушем, на том основании, что киддуш предполагает благословение вина с последующим преломлением хлеба, в настоящее время решительно отвергнуто: считается что, совмещение субботнего благословения вина и преломления хлеба появилось в конце таннаитского или даже в начале амараитского периода в Вавилоне. Эта гипотеза тем более не приемлема, что киддуш совершался в пятницу вечером, но никак не в четверг. Еще мене обоснованной выглядит связь Тайной Вечери с трапезами по типу хавура, поскольку это были не просто дружеские пиры, но трапезы связанные с определенными обрядами – венчанием, обрезанием, погребением. Также мало вероятно, чтобы обычаи ессеев оказали непосредственное влияние на Тайную Вечерю или на раннехристианскую Евхаристию. На лицо значительные отличия: у ессеев совместная трапеза была частью монастырской жизни (тогда как у христиан в евхаристической трапезе принимали участие и женщины), к ней допускались лишь те, кто прошел 2-х годичный искус, практиковалось удаление от застольного общения пораженных недугом или увечьем. Несмотря на это, три аспекта ессейской трапезы представляются заслуживающими внимание в связи с нашей темой. Во-первых, ессеи (равно как и фарисеи) считали, что характер и чистота повседневной еды является выражением и проверкой их преданности Закону, как он понимался в их общине. Правило чистоты, руководящее их застольным товариществом, служило своего рода границей определяющей причастность к общине – хранительнице Завета, которая «сообща предалась Его истине и следованию Его воле» (1QS 5:9-10). Во-вторых, очень вероятно, что ессеи придавали своим трапезам характер священнодействия. Иосиф Флавий сообщает, что после ритуального омовения ессеи «чистые переходили в трапезную, как в некое сакральное место» (BI 2.8.5 §129). Вкушение пищи предваряется простиранием рук и благословением, которое произносит священник над хлебом и молодым вином (1QS 6:4-5). Филон в описании родственной группы – терапевтов, называет их трапезу «священным собранием» (Vita Cont 71). Поскольку целый ряд фрагментов из 1QS говорит о жизни общины как о замене храмового культа (5:6; 8:3; 9:4), а участие в храмовой жертве (насколько позволяют нам судить дошедшие до нас источники), либо полностью отрицалось, либо существенно ограничивалось (ср. напр.: «никто из тех, кто заключил завет, не войдет в святилище, чтобы напрасно освящать жертвенник» (CD 6:11-13), можно предположить, что ессеи приравнивали свои трапезы к жертвенным трапезам. Косвенным подтверждение этому могут служить обнаруженные в Кумране тщательно захороненные кости животных. Если это соображение соответствует действительности, то возникает возможность провести параллель между практикой ессеев и свидетельством из Деяний, где сообщается, что первые христиане, принимая участи в храмовой службе, собирались отдельно по домам для преломления хлеба (2:46), в чем большинство исследователей видят совершение Евхаристии. И в-третьих, как видно из 1Q Sa (Дополнение к уставу общины), где излагается устав общины в «последние дни», совместные трапезы ессеев являлись также эсхатологическим символом: общая трапеза в присутствии Мессии («Помазанника Израиля»), в последние дни будет совершаться своим обычным порядком (ср. 1Q Sa 2:17-21 и 1QS 6:4-5), и поэтому любая совместная трапеза ессеев оказывается предвкушением будущего эсхатологического пира. Эсхатологическая направленность христианской Евхаристии прослеживается уже в словах Спасителя произнесенных на Тайной Вечери: Истинно говорю вам, что отныне не буду пить от плода сего виноградного до того дня, когда буду пить с вами новое вино в Царстве Отца Моего (Мф 26:29). Из ветхозаветных апокрифов в связи с Евхаристией особое внимание исследователей привлекает сохранившийся на разных языках и в несколько разнящихся версиях памятник, озаглавленный «Иосиф и Асенеф». Повествование этого апокрифа основано на истории из книги Быт 41:45, где сообщается, что фараон дал Иосифу в жены Асенефу, дочь Илиопольского жреца Потифера. Это краткое сообщение разворачивается в пространный сюжет со множеством фантастических деталей. Главная проблема – обращение Асенеф (уста которой «осквернены жертвенным мясом идолов и хвалением богов Египетских») в иудаизм, с целью брака с Иосифом (называющим себя поклонником Божьим, «который благословляет Бога, вкушает хлеб благословенный и животворящий, пьёт благословенную чашу бессмертия и помазуется помазанием нетленным»). Основное отличие между евреями и язычниками египтянами воплощается здесь в принятии пищи. При отсутствии какого-либо упоминания о Законе или заповедей, пища занимает место центрального символа религиозной идентификации. Она не только позволяет приобщиться к Богом избранному народу, но является неизменным условием духовного обновления: в своей молитве об Асенеф Иосиф произносит следующие слова: «Господи, благослови эту деву, и обнови её Духом Твоим, и, воссоздав её невидимой Твоей рукой, сообщи ей новую жизнь. И да вкушает она хлеб жизни, и да пьёт она от живой чаши: приобщи её к народу Твоему, избранному тобою прежде мироздания, и да внидит она в покой Твой, уготованный Тобою Твоим возлюбленным, и да живёт она жизнью вечною!» Кульминационный момент обращения Асенеф изображен, как совместная трапеза Асенеф с явившимся ей ангелом. Эта трапеза преобразует все ее существо, при этом ангел обращается к ней: «Блаженна ты, Асенефа; ибо тайны Вышнего Бога открылись тебе! Блаженны и те, кои предстанут перед Господом с покаянием; они вкусят от этих медовых сот, придающих жизнь... Ибо вкусивший от этих сот не умрёт вовеки. И протянул тот муж руку, отломил частичку от сот и съел сам, и частичку положил ей в рот, говоря: Вот ты, Асенефа, съела хлеб жизни, и пила чашу бессмертия, и умастилась елеем непорочным. Отныне тело твоё распускаться будет подобно цветку, выросшему на земле Вышнего; кости твои утучнятся подобно кедрам, растущим в раю сладости, ибо сила проникнет всю тебя, и молодость твоя не увидит старости, и красота не покинет тебя вовеки.» Здесь мы выходим за границы реального, и вплотную подступаем к ветхозаветной мечте или даже фантазии, однако то, что является в таинстве Евхаристии, где под видом хлеба и вина верующим предлагаются в пищу Тело и Кровь Господа, намного превосходит даже самые смелые ветхозаветные чаянья. Но вместе с тем новозаветная Евхаристия объединяет в себе целый ряд аспектов, таких как: воспоминание, Завет, благодарение, жертвенное очищение, духовное обновление, устранение смерти, прообразование евхаристического пира – которые могли связываться с пищей уже в ветхозаветную эпоху. Создано : 22/12/2015 @ 18:55
Обновлено : 09/09/2018 @ 15:18
Категория :
Страница просмотрена 20304 раз
| Поиск
Воскресная школа
Приглашаем детей от 4 до 8 лет в группу воскресной школы. Занятия проводятся по субботам с 17.00 до 18.00 часов по адресу Av. du Manoir, 10 (дом за церковью). Справки по телефону 02 3722246 Мария Вячеславовна.
|
Наверх 
Версия для печатиКоличество посещений сайта с 26 ноября 2014 года.
(Нажмите на прямоугольник под, чтобы увидеть распределение посещений по разным странам).
(Нажмите на прямоугольник под, чтобы увидеть распределение посещений по разным странам).
Храм Святого Иова Многострадального в Брюсселе
Редактор : Протоиерей Леонид Грилихес
Веб-мастер : Алекс Логинов
© 2004-2013 
Страница сформирована за 0.03 секунд