Наверх

О четырех канонических Евангелиях, об их происхождении, об аудитории, для которой писалось каждое, о сходстве и разнице текстов мы беседуем с протоиереем Леонидом Грилихесом, библеистом, клириком храма во имя Иова Многострадального в Брюсселе.

- Отец Леонид, начнем с вопроса, почему Евангелий – канонических, то есть тех, которые Церковь признала как источники истины – четыре? Ведь между ними есть различия, есть противоречия, это всегда может запутать читателя. Не было ли в истории Церкви попыток создать и утвердить единый текст, который вмещал бы максимум сведений и исключал бы противоречия?

- Да, такая тенденция была. В середине II века ученик Иустина Философа Татиан  пытался создать на основе четырех Евангелий единый текст – так называемый Диатессарон. Сохранившиеся фрагменты  показывают, что он делал это очень искусно и с большой тщательностью: некоторые стихи Диатессарона буквально как мозаика собраны из слов и коротких фраз взятых из разных Евангелий. Текст, составленный Татианом, получил широкое распространение на востоке у сирийцев, им пользовались в течение нескольких веков. Например, Ефрем Сирин составлял свои евангельские комментарии  по Диатессарону. Однако в дальнейшем Церковь отказалась от него: в V  веке Феодорит Кирский запрещает употребление Диатессарона и возвращает в Антиохийской Церкви  употребление четырех Евангелий. Но о популярности Диатессарона говорит хотя бы тот факт, что в родном городе Феодорита, в Кире при изъятии было обнаружено около двухсот рукописей.

Почему Церковь отказалась от попыток создать единый текст? Ведь наличие четырех Евангелий действительно создает немало проблем. Четыре Евангелия заметно различаются между собой, и разночтения нередко становятся причиной недоумений. Говоря о числе четыре,  приводят сравнение с четырьмя сторонами света, т.к. евангельская проповедь обращена ко всему миру. Аллегорический прообраз четырех Евангелий видят в четырех рукавах, на которые разделяется река, выходящая из рая и орошающая землю (Быт. 2,10).  Но, быть может, чтобы ответить на вопрос, почему в Церкви  сохраняются четыре Евангелия, нужно спросить: а кто такие евангелисты? Сами себя они так не называли. Даже слово Евангелие применительно к письменным повествованиям об Иисусе Христе стало употребляться лишь начиная с середины II  века. Ранние христианские авторы именовали эти тексты иначе, например, Папий Иерапольский использовал выражение «Изречения Господни», Иустин Философ – «Воспоминания апостолов» (но он же, кстати, первым применяет к этим текстам слово «Евангелие»). Кто же такие евангелисты, проповедники спасительного учения и деяний Христовых? Из новозаветных книг мы видим, что сами они постоянно называют себя свидетелями (см. Деян. 5:32; 10:39; 13:31; 1Пет. 5:1; Ин. 21:24 и др.). Они ходили вместе со Спасителем, они видели все, что Он делал, слышали то, что Он говорил, и они записали свои свидетельства. Сам Господь при Вознесении говорит, что апостолы будут Его свидетелями (Деян. 1:8). Но свидетельство одного не принимается: Недостаточно одного свидетеля… при словах двух свидетелей или при словах трех свидетелей состоится всякое дело (Втор. 19:15, см. также Мф. 18:16; 2Кор 13:1). Только после того, как будут выслушаны два или три свидетеля, может быть принято какое-то решение. А Новый Завет свидетельствует о приходе Мессии, и чтобы это свидетельство было принято, нам, соответственно этому библейскому установлению, нужно как минимум два-три свидетеля, а у нас их четыре – чтобы уже не оставалось никакого сомнения. Могут возразить, что три из этих четырех – синоптики – пользуются текстам друг друга. Но тогда у нас есть, по крайней мере, два свидетеля: синоптики и Иоанн.

- А как относиться к другим свидетелям, к неканоническим евангелиям?

- Здесь-то и проходит граница – за неканоническими евангелиями Церковь не признает авторитета свидетельства. Голоса живых свидетелей мы слышим только в четырех канонических Евангелиях. Из них Матфей и Иоанн – это два апостола, ученики Спасителя, которые были избраны им для продолжения Его миссии (см. Мф.10,2-3); Марк – ученик и постоянный спутник апостола Петра, он записывает проповедь своего учителя, и за его Евангелием стоит авторитет первоверховного апостола. Евангелиста Луку в православной традиции очень тесно связывают с апостолом Павлом и с Пресвятой Богородицей; кроме того, Лука пользуется многочисленными самыми ранними письменными и устными источниками, о чем он сам сообщает нам в начале своего Евангелия. К тому же их свидетельство укреплялось и направлялось силою Духа: Вы примете силу, когда сойдет на Вас Дух Святой, и будете Мне свидетелями (Деян. 1:8). Поэтому Петр мог сказать: Свидетели Ему мы и Дух Святой (Деян. 5:32). Голос очевидца и сила Духа – это то, что отличает четыре канонические Евангелия от многочисленных не входящих в канон.

- Вы только что сказали, что тексты Евангелий первоначально назывались, в частности «Воспоминаниями апостолов». Действительно, они ретроспективны: слова Спасителя были преданы, условно говоря,  бумаге (пергаменту, папирусу…) спустя какое-то время после произнесения. Нигде нет указаний на то, что кто-либо записывал произносимое непосредственно за Христом. Да и не было ведь ничего подобного стенографии, не было скорописи – писание было сложным, медленным процессом. Как в таких условиях возможна точная передача слов Учителя?

- Как вы считаете, что более надежно – письменный текст или память? Господь проповедовал тогда, когда не было не то что диктофонов и компьютеров, не было и печатного станка. Книга (а точнее, свиток) была вещью редкой и дорогой. Поэтому память была основным хранителем информации. Даже в школах того времени не пользовались необходимыми в наше время тетрадками, ручками, карандашами – ученик должен был все запоминать с голоса учителя. Способности ученика ставились в прямую зависимость от его памяти. В одном древнем поучении говорилось, что все ученики делятся на четыре группы: одни долго запоминают и долго помнят, другие долго запоминают и быстро забывают, третьи быстро запоминают и быстро забывают, и, наконец, последние быстро запоминают и долго помнят. И конечно каждый учитель хотел бы иметь именно такого ученика с «цепкой» памятью,  который точно запомнит и надолго сохранит его слова. В этом случае у учителя появлялся шанс, что его учение не будет забыто и не будет искажено, что ученик верно передаст его следующему поколению. Но, с другой стороны, это обстоятельство накладывало определенные обязанности и на учителя. Он должен был говорить кратко, емко, ритмично, использовать те формы подачи материала, которые облегчают запоминание, прибегать к известным мнемоническим приемам и т.п.  И все это мы находим в речах Спасителя.
Нам, конечно, хотелось бы, чтобы что-то было записано с Его голоса, нам сегодня представляется, что это было бы большим плюсом. Но в те времена гораздо больше ценились ученики, способные записывать все в своей памяти. Ошибка скорее вкрадется  в письменный текст (на полях древнееврейских текстов Ветхого Завета есть многочисленные правки исправляющие письменный вариант с опорой на устную традицию чтения), чем в память. Кроме того, запись может потеряться, порваться, ее можно украсть, а память – нет. Иными словами в евангельское время память была крепче и пользовалась гораздо большим доверием: она была, как мы сказали бы сегодня, самым распространенным и самым надежным хранителем информации.

- Мне представляется, что есть еще одна причина нашего доверия к текстам Евангелий, к тому, как передаются в них слова Христа. Если мы сами живем в эпоху обесценивания слова, полного отрыва слов от дел, от реальности, безнравственных манипуляций словами, то современники земной жизни Спасителя жили в эпоху совсем иного отношения к слову. Для них произнесенное слово было равносильно материальному событию, причем, необратимому. А уж говоря о Боге, они просто органически не могли позволить себе приврать или, скажем, выдать предполагаемое за произошедшее в реальности.

- Да, они были воспитаны суровостью Ветхого Завета, закона повелевающего применять к лжесвидетелям то же наказание, которое надлежало бы применить в отношении к оклеветанному ими; и услышат прочие, и убоятся, и не станут впредь делать такое зло (Втор. 19:18-20). В еврейском языке одно и то же слово давар обозначает – слово, дело и вещь. И это свидетельство из древности: слово и дело не должны расходиться. В нашей жизни такое тождество слова и дела представить себе сложно. У любого из нас колоссальный опыт столкновения с лицемерием и ложью. Это – негативная сторона информационного прогресса, развития коммуникативных средств. На нас обрушиваются потоки слов, и слова эти используются с самыми разными целями: агитация, пропаганда, манипуляция сознанием… Конечно в таких условиях слово просто обесценивается.

-Еще один очень трудный вопрос. Земная проповедь Спасителя продолжалась, как известно, три года. Но, если мы проведем мысленный хронометраж событий, отраженных евангельскими страницами, получится не три года, а гораздо меньше. В Евангелии от Луки мы читаем, что Иисус учил в синагогах и от всех был прославляем (4,15), и у нас возникает вопрос: чему учил, что говорил? Да, нам известен  общий смысл, великий смысл того, что исходило от Спасителя, но разве что-то из произнесенного Им может оказаться для нас лишним? Почему Евангелия так кратки? Из-за «объективных трудностей»?

- Многое и другое сотворил Иисус; но, если бы писать о том подробно, то, думаю, и всему миру не вместить бы написанных книг. - так завершает свое благовествование евангелист Иоанн. Конечно, по-человечески нам бы хотелось, чтобы написано было больше. Мы понимаем, что апостолы видели и слышали гораздо больше, чем зафиксировано в Евангелиях. Но, с другой стороны, если мы обратимся к тому, что нам известно о современных Спасителю еврейских учителях, мудрецах, тех же фарисеях – мы увидим, что ни об одном из них не рассказывается так много. До нас дошли лишь отдельные их высказывания и суждения – крохи по сравнению с тем объемом сведений о Христе, который доносят до нас Евангелия. По меркам того времени, это колоссальный объем. Поэтому удивляться нужно – не тому, как мало, а тому, как удивительно много нам известно о жизни Спасителя. Не нужно сомневаться: того, что известно нам, более чем достаточно. Никакой «проблемы нехватки информации» у нас нет. В том, что рассказали нам евангелисты содержится вся полнота откровения. Все, что Господь хотел открыть нам, Его ученики донесли до нас. Вспомним: достаточно двух свидетелей, а у нас их целых четыре.  И дай Бог, чтобы все то, что мы читаем в четырех Евангелиях, – мы смогли бы вместить, освоить, понять, и воплотить в своей жизни. Сделать, как мы только что говорили, слово делом.

- Теперь давайте поговорим о различиях и сходстве Евангелий. Вы предложили поступить таким образом: сравнить их начала. А почему так важны именно начала?

- Каждое из Евангелий написано конкретным человеком, который принадлежит к той, или иной социальной и культурной среде;   оно обращено к определенному кругу людей - к определенной общине, и отвечает нуждам этой общины. А с проблемой авторства и адресата тесно связана проблема языка. Очень важно, на каком языке был составлен текст. Поэтому, когда мы говорим о евангельских текстах, мы должны задать себе эти вопросы: кто автор, к какой культуре он принадлежит, каким языком он пользуется,  к каким людям и с какой целью он обращается, какие задачи призван решить его текст, при каких условиях составляется этот текст и т.п. В началах Евангелий отчасти видны ответы на эти вопросы. Открыть книгу, приступить к разговору – это ведь всегда очень значимый смысловой момент. Поэтому нередко именно в начале текста фокусируются различные авторские установки, оно сразу вводит нас в определенную традицию и ситуацию.

- Тогда начнем с самого раннего Евангелия -  от Матфея: Родословие Иисуса Христа, Сына Давидова, Сына Аврамова. Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова…

- Евангелие от Матфея дошло до нас на греческом, но очень вероятно, что изначально оно было написано на еврейском языке. На этом настаивают многие ранние авторы: Евсевий Кесарийский, цитируя не дошедший до нас труд Папия Иерапольского, пишет: «Матфей составил изречения Господни по-еврейски». Ириней Лионский пишет, что Матфей обнародовал Евангелие «для евреев, на их собственном языке», об этом же говорят и Ориген и блаженный Иероним. На еврейский оригинал (так называемый протограф) указывают не только внешние свидетельства ранних церковных авторов, но и внутренние, т.е. сам греческий текст Евангелия от Матфея, который содержит большое число гебраизмов и порой выглядит как греческий подстрочник еврейского текста. Если это так, то мы можем сказать, что Матфей составил свое Евангелие для христианской общины Иудеи (где в то время продолжали говорить не только по-арамейски, но и по-еврейски) с центром в Иерусалиме, т.е. для общины, которая постоянно пребывала в учении апостолов (Деян. 2:42). Именно эти люди, воспитанные в ветхозаветной традиции, являлись также носителями нового евангельского предания в предельно полном объеме.
 
 Начало Евангелия от Матфея сразу отсылает нас к Ветхому Завету. Слово «родословие», с которого оно начинается, (по-гречески генесис)  - это греческое название самой первой книги Библии, книги Бытия. И эта отсылка не случайна: в книге Бытия приводится одиннадцать родословий, а здесь, последнее, заключительное, двенадцатое родословие, которое соединяет все древние поколения со Христом.  Но начало Евангелия от Матфея - это не просто перечень имен, это краткий конспект Ветхого Завета. За каждым именем стоит история. Читая Вооз родил Овида от Руфи (Мф.1,5), мы вспоминаем книгу Руфь; читая Иессей родил Давида царя (…) Соломон родил Ровоама (6-7), мысленно возвращаемся к книгам Царств. Таким образом, Матфей ведет нас через весь Ветхий Завет. Родословие  у Матфея делится на три периода. До Давида – это эпоха Судей. Затем, от Давида до вавилонского пленения – эпоха царей. И, наконец, от возвращения из плена до Христа – эпоха, когда Израиль управлялся первосвященниками. Каждый из трех периодов насчитывает по четырнадцать родов (Мф.1,17). Три на четырнадцать – это шесть по семь, и вот, наступает седьмая седмина, во время которой, по пророчеству Даниила (см. Дан. 9,25), должен явиться Христос. Миновала эпоха судей, миновала эпоха царей, эпоха первосвященников обрывается правлением Ирода, и, вот, наконец, приходит Тот, к Кому вели все эти родословия, Христос – истинный Судия, истинный Царь, истинный Первосвященник, и Его царство нерушимо и пребывает во веки. Вся эта историософия Матфея была близка и понятна его адресатам  глубоко укорененным в Ветхом Завете. Для них были очень важны мессианские пророчества. И вот, первые христиане-евреи увидели ветхозаветные пророчества в свете новой, новозаветной истории, в свете тех событий, очевидцами которых они были совсем недавно.
 Евангелие от Матфея наиболее заметным образом продолжает традицию ветхозаветной письменности, и именно в нем мы обнаруживаем наибольшее количество цитат из Ветхого Завета. Цитаты эти звучат не только в прямой речи Спасителя, но и в тех местах, где текст принадлежит составителю, Матфею. Каждое описываемое событие он воспринимает как исполнение ветхозаветного мессианского пророчества: например, сообщив о бегстве святого семейства  в Египет, он заключает да сбудется реченное Господом через пророка, который говорит: из Египта воззвал я Сына Моего (Осия,11,1). Создается впечатление, что Матфей говорит не обо всем подряд, а лишь о том, что «высвечено» мессианским пророчеством.   Он все время хочет сказать: вот, смотрите, то, что мы издревле принимаем как указание на грядущий приход Мессии, исполнилось в наши дни в лице Иисуса из Назарета.

 Евангелие от Матфея укоренено в еврейском быте,  в нем мы находим много бытовых подробностей, непонятных другим народам.  Например, когда женщина, страдавшая кровотечением, прикоснулась к одежде Спасителя (9,20) – только у Матфея отмечается, что она прикоснулась к особым кистям на краях одежды (в церковнославянском тексте – к воскрилию ризы Его). У других евангелистов женщина касается просто края одежды. Когда Спаситель говорит Молитесь, чтоб не случилось бегство ваше зимою или в субботу (24,20) – упоминание субботы мы тоже находим только у Матфея. Наконец, именно у Матфея мы встречаем традиционное выражение Бог Израилев (Мф. 15:31), или Царство Небесное (евреи избегая лишний раз произносить слово Бог, заменяли его на Небо)  , которое в других Евангелиях заменяется обычно на Царство Божие.

- Начало Евангелия Иисуса Христа, Сына Божия, как написано у пророков… - это уже Марк.

- Здесь очень важно понимать, в каком значении употребляется слово «Евангелие». Ведь, как мы уже говорили, изначально эти тексты именовались иначе. Слово «Евангелие» первоначально означало не письменный текст, а именно благовестие, благую весть, т.е. устную проповедь о Христе и о той новой духовной реальности, которая пришла вместе с Ним в этот мир. Марк, ученик, спутник и переводчик апостола Петра, записал проповедь своего учителя. На то, что за Евангелием от Марка стоит устная проповедь Петра единогласно указывают ранние церковные авторы: Папий Иерапольский, Ириней Лионский, Климент Александрийский. Вот свидетельство последнего: «Когда Петр публично в Риме проповедовал Слово и Духом возвещал Евангелие, присутствующие, которых было немало, просили Марка, как издавна следовавшего за ним и помнившего сказанное им, записать рассказанное». И, действительно, язык Евангелия от Марка несет черты устной речи. Папий Иерапольский специально подчеркивает, что Марк, «будучи переводчиком Петра, как запомнил, в точности записал… и заботился только об одном, чтобы ничего не пропустить и не передать неверно». Есть основания утверждать, что Петр проповедовал по-арамейски. Поэтому в греческом переводе Марка встречаются арамейские слова (авва – отец, еффафа – отверзись и др.) и короткие фразы (талифа куми  –  девица встань),
и многочисленные «кальки» с арамейского.  Проповедь была обращена к язычникам, не знавшим ни Ветхого Завета, ни географии Палестины, ни еврейских обычаев. Поэтому Апостол, проповедуя язычникам, был вынужден, как сообщает тот же Папий, «к нуждам слушателей приспосабливать поучения». Все это мы обнаруживаем в Евангелии от Марка. Например, если для Матфея достаточно сказать, что Иисус пришел в храм (Мф 21:12, 23), то Марк, обращаясь к язычникам, всегда уточняет, что храм находится в Иерусалиме (Мк 11:15, 27). Для Матфея достаточно назвать женщину еврейским словом «хананеянка» (Мф 15:22), Марк объясняет, что женщина была язычница, Сирофиникиянка родом (Мк 7:26). Матфей может пользоваться специфической еврейской терминологией: В первый опресноков (Мф 26:17), но Марк вынужден пояснить: В первый день опресноков, когда закалали пасху  (Мк 14:12). И подобных примеров очень много.

- Лука: Как уже многие начали составлять повествования о совершенно известных между нами событиях, как передали нам то бывшие с самого начала очевидцами и служителями Слова…

- Если Евангелие от Матфея продолжает традицию ветхозаветной книжности, Евангелие от Марка – запись устной проповеди апостола Петра, то евангелист Лука с первых же слов заявляет о себе, как об исследователе, который работает с различными источниками. Он больше всего напоминает нам современного «кабинетного» ученого.  Первый же стих его Евангелия говорит, что он пользовался многочисленными письменными источниками; а второй - о том, что он опирался также на самые достоверные устные источники, потому что его информаторами были сами апостолы – очевидцы и служители Слова. Кроме того, очень вероятно, что Лука пользовался также воспоминаниями Божией Матери. Иногда он оканчивает свои повествованиями словами: Мария сохраняла все слова сии в сердце своем (Лк. 2:19, 51), что в переводе на современный язык означает, что все это запомнила Мария.  И действительно в Евангелии от Луки есть то, что могла рассказать только Она: Благовещение (Лк.1,26-39), встреча с Симеоном Богоприимцем (Сретение; Лк.2, 22-33); приключение с двенадцатилетним Иисусом в Иерусалиме (Лк.2,39-49), наконец, история родственного Ей семейства Захарии и Елисаветы (глава 1)

Лука — единственный из евангелистов, кто пытается привязать евангельские события к датам светской истории (В те дни вышло от кесаря Августа повеление сделать перепись по всей земле — Лк.2,1). Все это вместе он тщательным образом исследует, старается выстроить хронологическую цепь событий. И указывает цель: чтобы ты узнал твердое основание того учения, в котором был наставлен; это Евангелие обращено к язычникам, непосредственно к греку Феофилу.

Язык Евангелия от Луки очень неоднороден: его зачало построено по правилам греческой риторики (Лк 1:1-4), так не может открываться ни одна еврейская книга. Но поставив точку после прекрасно выстроенного, сложного греческого периода, он вдруг совершенно меняет характер повествования: уже пятый стих и дальнейший рассказ о рождении Иоанна Предтечи демонстрирует стиль еврейских книг - Во дни Ирода, царя Иудейского был священник из Авиевой чреды… Это типичный язык ветхозаветных хроник.  Лука, помимо устных и письменных источников, включает в свой труд ранние церковные гимны (песнь Захарии (1, 68-79), песнь Богородицы (1, 46-55)), это очень ценный для него материал. Так появляется удивительное Евангелие, объединяющее самые ранние и самые разные (и, вероятно, составленные даже на разных языках) доступные евангелисту источники: записи, воспоминания, беседы, гимнография.

- И уж совсем иначе начинается столь непохожее на три первых Евангелие от Иоанна. В начале было Слово, и Слово было у Бога… Это похоже на пророчество.

- Евангелие от Иоанна отличается от трех первых. Это отличие настолько разительно, что на него обращали внимание уже ранние христианские авторы. Климент Александрийский называет Евангелие от Иоанна духовным — противопоставляя его трем первым, которые он называет телесными, то есть рассказывающими о земной жизни Спасителя. Именно Иоанну мы обязаны таким замечательным именам Спасителя, как  Добрый пастырь, Виноградная лоза, Свет миру, Путь, Истина, Жизнь, и, наконец, Слово — имя, которым  открывается четвертое Евангелие: В начале было Слово и Слово было у Бога и Слово было Бог. Мы уже видели как евангелист Матфей, говоря о происхождении, т.е. родословной Иисуса Христа, отсылает нас к книге Бытия.  И здесь, в первых словах Иоанна, также очень заметна связь с книгой Бытия, с самым началом Священного Писания: В начале сотворил Бог небо и землю (Быт 1:1). Ветхий Завет утверждает, что Бог – Творец мира. А евангелист  Иоанн идет еще дальше, он говорит, что в недре Отчем пребывает Слово – Единородный Сын (Ин 1:18), – и это Слово стало плотью, т.е. пришло в сотворенный Богом мир, полное благодати и истины (Ин 1:14), и что это Слово есть Бог, и все начало быть  через Него (Ин 1:3).

Есть мнение, что Евангелие от Иоанна было написано гораздо позднее других, когда его автор был уже глубоким старцем, - где-то в 90-х годах I века, то есть спустя примерно шестьдесят лет после описываемых событий.  Это последнее Евангелие отличается от Евангелия от Матфея не только своим содержанием, но и в употреблении ветхозаветных цитат. У Матфея так называемыми цитатами исполнения — когда описание новозаветных событий заключаются отсылкой на Ветхий Завет с целью показать, что они являются исполнением древних пророчеств — снабжается первая часть Евангелия; как только Матфей начинает говорить о Страстном цикле, ветхозаветные цитаты исчезают. И это не случайно. Для евреев, современников земной жизни Спасителя, ожидаемый Мессия был царем, победителем, избавителем Израиля от рабства, духовным, но одновременно и политическим лидером, который должен был освободить и возвеличить Израиль. Конечно, никакого представления о Мессии, умирающем на кресте, погибающим от рук  оккупантов-римлян, у них не было. Поэтому у Матфея при описании Страстей Христовых не было возможности сослаться на общепризнанные мессианские пророчества.
В Евангелии от Иоанна мы видим прямо противоположную картину. Цитат из Ветхого Завета очень мало в первой части, зато там, где речь идет о страданиях Спасителя Иоанн буквально каждый стих подкрепляет ветхозаветной цитатой: трижды, говоря о распятии, он повторяет – да сбудется Писание  (Ин 19:24, 28, 36). И то, что разорвали Его одежды; и то, что их разыграли по жребию; и то, что Ему поднесли уксус; и то, что Ему перебили голени и пронзили копьем – все это Иоанн связывает с Писанием. Почему? Потому что за то время, которое прошло между составлением первого и последнего Евангелия, молодая христианская Церковь научилась читать весь Ветхий Завет (а не только его отдельные места) как мессианское пророчество. Христиане стали обращаться к Ветхому Завету самостоятельно, без оглядки на иудейские предания, и не ограничивая себя традиционными толкованиями.
 
В Евангелии от Иоанна нет многих событий, описываемых в синоптических Евангелиях, нет притч, не так много рассказов про исцеления, зато есть длинные беседы Спасителя — с Никодимом (3,1-21), с самарянкой (4,4-28), и, перед самым арестом - с учениками.
Язык Евангелия от Иоанна возвышенный, торжественный, временами его повествование превращается в гимн. Если Лука открывает свое Евангелие указанием на использованные источники, то Иоанн в самом начале заявляет, что тем, кто принял Христа (а среди них, конечно, и сам Иоанн – любимый и ближайший ученик), Он дал власть быть чадами Божиими. От Него, от Его полноты они приняли благодать на благодать (Ин1:12, 16). Поэтому мы можем сказать, что это Евангелие пропето языком благодати. Это свидетельство о Христе, но оно есть также свидетельство о той полноте Боговедения, на которую способен человек принявший Христа и последовавший за Ним до конца. Вспомним, что только евангелист Иоанн, единственный из апостолов, стоял у Креста.

Наверх

Царь Давид


- В Ветхом Завете очень много незабываемых людей, ярких, мощных личностей – что отличает Давида от всех прочих, в чем его особенность? Почему именно он, точнее, его голос, его псалмы стали совершенно неотъемлемой частью православного богослужения и нашей христианской жизни?
 
- Давид – совершенно удивительная личность не только в библейской, но и в мировой истории. Во-первых, с его именем связано все, что мы видим сегодня в Иерусалиме. Именно Давид дал Иерусалиму тот духовный толчок, который сделал его священным городом трех религий. В начале X в. до Р.Х. Давид завоевал и сделал эту небольшую крепость у подножия горы Сион столицей объединенного под его властью Израиля, и с этого момента началась история Иерусалима как священного города – города, который не только принадлежал царю, но стал местом пребывания Господа. Духовная мощь этого города, мощь, которую и сегодня ощущают все приезжающие в Иерусалим, заквашена на личности Давида.
Во-вторых, к Давиду восходит гимнографическая традиция Церкви. Следует помнить, не все псалмы, содержащиеся в Псалтири, написаны Давидом; но именно Давид – родоначальник этого жанра, родоначальник такого рода поэзии. Вся библейская поэзия, и в конечном счете вся церковная гимнография восходит к  песням, которые слагал Давид. Вся она выросла на его слове, на его преданности Богу, доверии к Богу, уверенности, что с Богом он пройдет сквозь стену, если это будет необходимо.
И третье, что особенно важно, и что, может быть, важнее всего прочего – то, что к Давиду восходит мессианская линия; Христос – потомок Давида, еще при жизни  царя пророк Нафан сказал ему, что от него произойдет Мессия.  Таки образом и город, посвященный Богу, и гимнография, обращенная к Богу и, наконец, сам Господь, воплотившийся и родившийся в роде Давидовом – все это сходится в одной личности.  
 
- Давид – царь, второй царь в истории Израиля; первый из царей, Саул, оказался недостойным помазания, и его сменил Давид. Кончилась эпоха Судей, началась эпоха Царств. Хотелось бы спросить о духовном смысле царствования, помазания на царство. Почему Господь велит пророку Самуилу дать израильтянам царя, как бы снисходя к их слабости? Получается, что это вовсе не великое событие в жизни Израиля, а наоборот – свидетельство некоего падения, слабости.
 
- Это действительно совершенно уникальное событие, по своей уникальности оно тождественно единобожию. Во всех восточных и не только восточных религиях царская власть превозносится и обожествляется, и только в Библии говорится, что династическая царская власть – это снисхождение Бога к слабости людей, к их маловерию, малодушию. Обращаясь к Самуилу с просьбой «Дай нам царя», они отвергают судей, которые избирались непосредственно Богом, и хотят иметь более стабильный, как им кажется, институт власти. Господь нисходит к их просьбе, и в конце концов, по неизреченной милости Своей ставит Израилю такого царя, который сам становится символом преданности Богу. Первый Израильский царь Саул теряет власть именно потому, что не был покорен Богу, изменил Ему, предал Его и пророка Его Самуила. Но Господь увидел подлинного царя в Давиде, мальчике-пастухе, музыканте, младшем из восьми сыновей Иессея.
 
-Читая историю Давида (1 и 2 книга Царств), мы то и дело видим, что он ведет себя странно и неразумно в глазах  современников; нам же эта неразумность все время что-то напоминает. Саул преследует Давида и хочет его убить; Давид же сохраняет его жизнь, отказываясь поднять руку на помазанника Божия, и оплакивает Саула, когда тот погибает. Давид отказывается покарать Семея, публично его, царя, оскорблявшего, потому что Господь повелел ему злословить Давида. Кто может сказать – зачем ты так делаешь? (2 Царств, 16,10) Давид прощает, любит, ждет и, наконец, оплакивает своего сына Авессалома, совершенно гнусно его предавшего… И все это заставляет нас обратить взор не к Ветхому уже, а к Новому Завету.
 
- Бог ведь всегда один и тот же.  И в Ветхом Завете, и в Новом – один и тот же Бог. Просто люди не одинаково близки или далеки от Него. Новый Завет открывает эпоху предельной близости между Богом и человеком. В Ветхом же Он не открывается в такой полноте. Но в тех, к кому Он приближался, кому Он открывался – в Аврааме, Иакове, Моисее, Давиде – мы действительно находим немало новозаветного. Это проблески грядущего Нового Завета. Давид очень мужественный человек, воинственный, он страшен для тех, с кем он воюет, но почему-то мы по сей день читаем – Помяни, Господи, Давида и всю кротость его (Пс.131,1) В чем кротость Давида? В том, что на первом месте у него то, что открывает ему Бог, и вот здесь Давид – действительно, кротчайший человек. Кроток он был – перед словом Божиим, которое было для него непререкаемым указом, даже если никак не сочеталось с его интересами в земном понимании. И именно потому Давид двигался в самом правильном направлении. Заметьте, в отличие от других древних владык, которые видели себя земными богами, Давид всегда знал, что он всего лишь человек. Что дни его – яко цвет сельный (Пс.102,15). Он никогда не надмевался. Не терял правильного, трезвого видения самого себя. Власть и слава меняют человека, много ли найдется в истории человечества людей, способных выдержать испытание властью и славой? Давид – один из немногих.
 
- Всегда ли, однако, он это выдерживает? А история с Урией Хеттеянином и женой его, Вирсавией?
 
 - Давид совершил преступление. И мы должны быть благодарны библейским хронистам, что они так откровенно об этом пишут, не пытаются это замаскировать. Давид взял жену Урии, человека, чье поведние, как оно изображается на страницах Библии, совершенно безупречно и благородно, и кроме того он предельно предан царю Давиду. Но Давид послал Урию на смерть. И в этой ситуации Давид выглядит негодяем. Библия показывает нам, как низко он пал. И к нему приходит пророк Нафан, и говорит ему это. И здесь мы снова видим отличие Давида от большинства земных владык, от Иоанна Грозного, например, который убил митрополита Филиппа; Давид готов услышать обличающие его слова, он знает, что голос пророка – это голос Божий. Раскаяние Давида столь же глубоко, сколь и его падение. Потому-то оно и поднимает его оттуда, из бездны, потому-то мы и слышим 50-й псалом каждый день за богослужением. И мы должны извлечь для себя из этой ситуации урок, иначе говоря, вывести для себя такой закон раскаяния: чтобы поднять нас, оно должно быть так же глубоко, как и совершенный нами грех.
 
- Есть такая метафора судьбы и личности Давида: солнце прорывается сквозь плотные тучи то здесь, то там, и слепит людей своими лучами. Она отражает истину?
 
- Давид очень противоречив. И здесь мы вновь должны поблагодарить древнеизраильских хронистов: обычно придворные хроники выглядят совершенно иначе, перечисляют лишь великие заслуги царя. Мы говорили о том, что он отказался покарать Семея, публично его оскорблявшего, но ведь перед смертью своей он все-таки велел Семея казнить. А Давид эпохи Саула, молодой Давид – это командир такого отряда из беглых людей, по сути скрывающейся в горах боевой банды, и то, что он делает, каким образом он выживает – это очень похоже на современный рэкет, практику «крышевания» богатых людей, вспомним хотя бы историю с Навалом и супругой его Авигеей (1 Царств,25). Более того, какое-то время Давид служит исконным врагам Израиля филистимлянам, Анхусу, царю Гефскому (1 Царств, 27) Давид вынужден жить по законам того времени, которые, впрочем, мало отличаются от сегодняшних. Но в Давиде при этом бьется совершенно удивительное сердце, в нем живет удивительная душа, нечто такое, что опережает его самого. Бог выбрал Давида, и Давид оказался отзывчивым. Причина его противоречивости – именно в том, что он не тождествен самому себе, в том, что Бог как бы приподнимает его над ним же самим. Люди, которые записали хронику Давидова царствования, это чувствовали, и для них это было наиболее значимым. И это осталось в веках.
 
- Многим памятны ахматовские строчки: во мне печаль, которой царь Давид// по-царски одарил тысячелетья. Но ведь он еще и радостью одарил нас по-царски – радостью о Господе…
 
Да, действительно, многие псалмы являются выражением радости, ликования, хвалы. Это ликование порой захлестывает Давида. Библия изображает, как, забыв о своем царском достоинстве, Давид танцевал и скакал перед Ковчегом завета, когда тот переносили в Иерусалим. За что, кстати говоря, он удостоился презрения со стороны своей собственной жены.
 
- Почему Архангел Гавриил предрекает Младенцу Христу престол Давида, отца Его (Лк.1,32)? Казалось бы, что общего между престолом (властью) Давида, земного царя, племенного вождя – и Престолом Сына Божия?
- Нужно понимать, что в эпоху Второго Храма сложился особый богословский язык, и выражение «престол Давида» нельзя понимать буквально. Ожидали Мессию из рода Давида. И поэтому выражение «престол Давида» служила указанием на мессианское достоинство.
 
 
- Образ царя Давида, по всей видимости, очень много значил для наших предков; храмы Владимирской Руси, Дмитриевский собор, Покров на Нерли украшены барельефами царя Давида с псалтирью. Это ведь не случайно?
 
- В понимании наших предков Давид – это идеальный царь, который, с одной стороны, сохраняет верность Богу, а с другой – объединяет народ. Для князей эпохи разобщенной Руси, для Андрея Боголюбского и Всеволода Большое Гнездо Давид был прежде всего царем-объединителем, ведь под властью Давида объединились два царства, северное и южное. Израиль времен Давида, а затем Соломона был большой, крепкой, мощной империей, объединяющий не только израильские колена, но и соседние племена. Вот почему на западном фасаде Дмитриевского собора мы видим  у ног Давида двух львов. Князь Всеволод, воспитывавшийся в Греции, мог воспринимать Давида как своего покровителя еще и вот почему: он - младший из сыновей Юрия Долгорукого, от второй уже его жены, и он, тем не менее, был призван на княжение. Поэтому Давид, младший из сыновей Иессеевых, Давид, которому поклонились братья его, много значил для Всеволода. На северном фасаде Дмитриевского собора есть еще одно изображение: сидит человек, и на коленях у него маленький мальчик в сапожках, это говорит о княжеском достоинстве, а перед ним еще по два отрока с двух сторон – кланяются ему. По всей видимости, это изображение Иессея и Давида. Для князя Всеволода это было своего рода парадигмой – избранность Богом вопреки человеческим установлениям.
 
- Почему нет ни одного православного храма, освященного во имя Давида? Ведь память Давида совершается Церковью, и Псалтирь читается и поется в каждом храме.  
 
- Не знаю. Почему-то нет такой традиции. Я был в Грузии, встречался со Святейшим Патриархом Илией, и первое, что он сказал мне: во всей России нет ни одного храма во имя Давида Псалмопевца, а мы освятили такой храм. Патриарх пригласил меня в этот маленький храм на берегу Куры, чтобы я читал там псалмы на языке Давида – по древнееврейски.
 
- Но вы ведь еще и переводите псалмы на современный русский язык. Зачем это вам – священнику? Церковный, церковнославянский вариант вас не удовлетворяет? Меня, например, он удовлетворяет вполне.
 
- Мне очень нравится, как звучит Псалтырь по-церковнославянски. Этот текст очень удобен для церковной рецитации. И я знаю, что многие, кто читает, особенно, кто начинает читать псалмы в церкви получает огромное удовольствие от этого чтения. Но я думаю, что в первую очередь именно от звучания. Потому что смысл остается не совсем внятным. Обычно ухо выхватывает отдельное словосочетание или фразу, затем смысл куда-то уходит, отступает, связь теряется, потом опять наше восприятие выхватывает другую фразу… и в итоге у нас в голове сохраняются лишь отдельные предложения, которые только со временем, при наличии постоянной практики чтения Псалтыри, может быть начнут складываться в определенные образы. Я говорю, конечно, о себе, о своем восприятии, но думаю, что нечто подобное ощущают почти все, кто читает церковнославянскую Псалтырь. Что касается Синодального перевода на русский язык, то наверно, т.е. весьма определенно, он яснее передает значение псалмов (хотя надо иметь в виду, что в нем очень много неточных или даже совсем неверных чтений), но тяжеловесность, безыскусность языка, отсутствие даже намека на поэзию, (на ту благозвучность, которой отличается наш славянский текст) отпугивает читателя, который каким-то интуитивным образом понимает, что псалмы должны быть поэзией.
Таким образом, славянский текст звучит красиво, но сложен для понимания, а Синодальный перевод, хотя и яснее, но не звучит. В своих переводах я пытаюсь соединить две задачи: предельно точно и понятно передать смысл оригинала, но при этом добиться также и красоты звучания, ориентируясь на богатую традицию русской поэзии. Хотя я стараюсь сохранить характерное для библейской поэзии тоническое стихосложение, и предпочитаю внутренние рифмы. Конечно, эти переводы  не предназначены для чтения за богослужением, но скорее для домашнего чтения, с целью приблизится к лучшему пониманию богатого мира псалмической поэзии.
 

Наверх

Библейский взгляд на причины болезней и исцеление.
 
Священное Писание не содержит специального рассуждения о болезнях. Однако указания на болезни весьма многочисленны и обнаруживаются в книгах самого различного содержания. Упоминание болезней мы можем найти и в исторических повествованиях, и в назидательных размышлениях, и в поучениях, и в псалмах, а также в обсуждении вопросов связанных с ритуальной чистотой и храмовым культом.
 
В ВЗ упомянуты десятки различных заболеваний, точное значение которых не всегда определено. К примеру, среди проклятий, которыми Господь грозит Израилю, если тот отступит от Его заповедей (Втор 28), упоминаются: бесплодие, моровая язва, чахотка, горячка, лихорадка, воспаление, проказа, короста, чесотка, сумасшествие, слепота, сердечный приступ…
 
Интересно, что многие слова обозначающие болезнь в иврите выделяются в особый класс, образуясь по единой морфологической модели. Наиболее общими словами, обозначающими болезнь в целом, являются холи и нега, последнее служит, как правило, для указания на инфекционные заболевания.
 
В НЗ тема «болезнь и исцеление» также занимает весьма заметное место. Большинство повествований о чудесах Спасителя передают случаи чудесного исцеления: Исцеление тещи Петра, слуги сотника, согбенной женщины, кровоточивой, слепорожденного, десяти прокаженных и еще многие другие (из 36 чудес упомянутых в Евангелиях, 26, т.е. больше чем две трети – это случаи связанные с исцелением). Причем целый ряд исцелений Господь совершает в субботу, чем вызывает, с одной стороны, гнев и осуждение законоучителей, фарисеев, но с другой, ликование народа, который «радовался о всех славных делах Его» (Лк 13:17) 
 
Вся эта проблематика, связанная с субботними исцелениями, лежит в чисто религиозной плоскости.
 
Поэтому попытаемся через рассмотрение значения субботнего дня и субботних исцелений Спасителя приблизиться к пониманию библейского отношения к природе и к причине болезни.
 
В седьмой день Бог почил от всех дел Своих, но почил здесь не означает, что Бог устранился от дел. Напротив, далее говорится И благословил Бог день седьмой, и освятил Его. Еврейский глагол шават (почить, отдыхать) родственен глаголу яшав (сесть, воссесть). Каждую субботу в ветхозаветном храме левиты пели особый субботний псалом. Господь воцарися, в лепоту облечеся, облечеся Господь в силу и препоясася, ибо утверди вселенную, яже не подвижется, готов престол Твой оттоле… Иными словами, весь мир сотворен, как престол Божий, и в седьмой день Господь воцаряется в мире, т.е. являет в нем Свою силу и освящает его.  Это  в первую очередь относится к  человеку, который есть венец и завершение творенья. Мир в котором обитает Адам обозначен словосочетанием Ган Эден (сад неги, сад сладости, сад блаженства), это мир абсолютного здравия, где нет никакой боли или страдания, где нет ни болезни ни смерти. Известное евр. слово  шалом, которое переводится как мир, полнота, но также имеет значение здоровье. В мире с богом, в полноте богообщения человек был совершенно здоров. И даже когда человеку повелевается хранить и возделывать Едемский сад, то этот труд не имел своим последствием ни усталости ни утомления. Лишь отпав через грех ослушания от освящающей и восполняющей тварную природу божественной силы, человек обрекает себя на страдания: в муках будешь рождать детей, обращается Бог к Еве; В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят – в этих словах отныне заключена участь всякого человека. Таким образом, болезни связываются со смертью, а и то и другое рассматривается как самый непосредственный результат грехопадения.
 
В современном состоянии мира человек подвержен болезням, телесным страданиям и смерти. Однако личная ответственность за болезнь не всегда одинакова. Среди болезней описанных в Библии есть такие, которые связаны с процессом старения и дряхления организма: Когда Исаак состарился, то притупилось зрение глаз его (Быт 27:1); Царь Аса в старости своей был болен ногами (3Цар 15:23). Упоминаются также врожденные пороки или случайные увечья, например хромота Мемфивосфея (2Цар 9:13).
 
Однако принципиально библейский взгляд, или лучше сказать ветхозаветный взгляд на болезни может быть выражен  словами из книги Исход «Если ты послушаешься Господа, Бога твоего, и будешь делать угодное перед очами Его, и внимать заповедям Его, и соблюдать все уставы Его, то не наведу на тебя ни одной из болезней, которые навел Я на Египет, ибо я Господь целитель Твой» (Исх 15:26)
 
Господь посылает болезнь на человека или на весь народ в качестве наказания за совершенный им грех: проказой наказывает Господь Мариам за то, что она злословила на Моисея (Числ 12:1-14), массовая эпидемия поражает израильтян за их сношения с дочерьми Моава и поклонение Ваал-Фегору (Числ 25:1-9). Болезнь наряду с другими карами служит проявлением гнева Божия.  Несколько раз в различных книгах ВЗ встречается выражение: меч, язва, и голод (Иер 14:12; Иез 6:11 и др.), что указывает на то, что эпидемия язвы воспринималась как одно из трех основных массовых бедствий. Вместе с тем болезнь, как и любая кара, ниспосланная от Бога, имеет своей целью положить предел беззаконию, и одновременно расположить человека или весь народ в целом к осознанию своего греха и к покаянию.
 
Во многих псалмах  мольба об исцелении, призыв о помощи, упование на милосердие Божие сопровождается признанием и исповеданием своих грехов Нет целого места в плоти моей от гнева Твоего, нет здоровья в костях моих от грехов моих, ибо беззакония мои превысили главу мою (Пс 38:4-5)
 
И Бог, Который, не желает смерти грешника, но да обратится и жива будет душа его, Бог, Который наказует, но не умерщвляет подает исцеление. Уже в ВЗ исцеление есть одно из постоянных проявлений Божьего всемогущества (Ис 19:22; 57:18). Но вместе с тем не запрещается прибегать и к помощи медицины,  (4Цар 20:7) не запрещается применять лекарства, а у Иисуса Сына Сирахова мы даже находим особую похвалу медицинской профессии (Сир 38:9-14) Сын мой! В болезни твоей не будь небрежен, но молись Господу и Он исцелит тебя. Оставь греховную жизнь,  исправь руки твои, и от всякого греха очисти сердце. Дай место врачу, ибо и его создал Господь, и да не удаляется он от тебя, ибо он нужен. В иное время и в их руках бывает успех, ведь и они молятся Господу, чтобы он помог подать больному облегчение и исцеление к продолжению жизни.
 
Особой темой, к которой подходит уже ВЗ, является страдание и болезнь праведника. Эта болезнь не может быть ни карой ни наказанием. Господь попускает ее, как испытание, как возможность, претерпевая мучение, засвидетельствовать непоколебимость своей веры, засвидетельствовать своею преданность Богу не только в благополучии, но и в страдании. Таковы болезни сквозь которые проводит  Господь Своих праведников Иова и Товию.
 
Наконец величайший из ВЗ пророков – пророк Исаия – предвозвещая в 53 главе своей книги явление Отрока Господня, духовно прозревает тайну болезни и страдания, как искупительной жертвы за грехи мира:
Он был презрен и умален перед людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от Него лицо свое. Он был презираем, и мы ни во что ставили Его. Но Он взял на Себя наши немощи и понес наши болезни; а мы думали, что Он был поражаем, наказуем и унижен Богом. Но Он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши; наказание мира нашего было на нем и ранами Его мы исцелились.
 
Таким образом, суммируя ВЗ взгляд на причину болезней, можно выделить следующие моменты:
 

1. Болезнь как проявление несовершенной, тленной природы падшего человечества.
2. Болезнь как наказание и кара за грех.
3. Болезнь как призыв к покаянию и осмыслению своей жизни.
4. Болезнь как испытание в верности
5. Болезнь как искупительная жертва.

 
Последнее во всей полноте осуществилось через вольное страдание и крестную смерть Спасителя, рассмотрение которых выходит за рамки этого доклада. И все же необходимо отметить, что Евангелием устанавливается принципиально новое отношение к болезни:  принимая свою болезнь с кротостью и терпением, видя в ней волю Божию, человек полагает начало крестоношению, т.е. добровольному следованию за Христом в страдании. Болезнь ужасающая и бессмысленная для секулярного мира становится осмысленным подвигом  направленным на становление души, на  обретение духовного здравия, вхождением в тайну страдания и воскресения Христова.
 
Другой очень важный аспект: нигде как в Евангелии не выражен призыв к соучастию и состраданию болящим. Эта идея доводится до своего предела: оказавший внимание болящему оказал его Самому Господу. В каждом  страждущем Евангелие призывает видеть страждущего Христа.
 
Но вернемся к теме субботних исцелений Спасителя. Господь, проповедуя по субботам в синагогах, возвещает о том, что приблизилось Царство Небесное и примирение с Богом, о том, что человек может вновь обрести покой, или по выражению апостола Павла Субботство.  Исцеления, совершаемые Им тут же,  удостоверяют силу и действенность Его слов. Они показывают, что на земле уже действует Божественная сила, которая, в конце концов, окончательно победит всякую болезнь. Чудеса исцелений предвозвещают то совершенство, которое человечество обретет в Царствии Божием, когда по слову Откровения св. Иоанна Богослова, будет новое небо и новая земля, и Бог будет обитать с людьми, и Он отрет всякую слезу с очей их, и смерти уже не будет, ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло. (21:4)

Наверх

Наверх